Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Те же «мертвые слова», проникнутые фальшивым патриотизмом, слышны и в городе, жители которого уверены, что существующий порядок вещей непоколебим, а безмятежное спокойствие и тяжелый сон являются непреложными ценностями. Городские мелкие буржуа крайне возмущены, когда их будит среди ночи цоканье копыт казачьих лошадей. Их беспокоит не то, что казаки рыскают по улицам в поисках подлинных и воображаемых революционеров, а только потерянный час сна. В унисон возмущению городских буржуа звучит голос мертвого крестьянина, который жалуется на «новые права — покойников тревожить» (Г. 120), когда его заставляют покинуть «свой кусок земли» — могилу. Обыватели всех социальных слоев хотят только одного: наслаждаться «вечным покоем», подобно уже умершим физически.

Впрочем, иногда скородожцы, по крайней мере высшие слои города, приходят в движение и даже устраивают балы. Танцуют они хорошо, так как танец — это повторение одних и тех же движений без заметных вариаций. Танцевальные па поэтому удаются им гораздо лучше, чем сложные и непредсказуемые движения и внезапные изменения направления, которые имеют место в жизни. Именно на одном скородожском balle macabre[100]мы встречаем прекрасного танцора и важного государственного деятеля маркиза Телятникова — дряхлого старика в корсете и с «деревянной походкой» (3: 127). Вскоре становится ясно, что это аллегорическая фигура, олицетворяющая послепетровскую русскую псевдоисторию высших классов. Об этом свидетельствует не только его поразительный возраст (в 1905 году ему 160 лет), но и его биография. Маркиз (его титул был получен в короткий период фавора в правление императрицы Екатерины Великой) сыграл важную роль в подавлении пугачевского бунта и участвовал в войне с Наполеоном. Впоследствии он сделал блестящую карьеру, занимая разнообразные министерские посты. Стоит упомянуть, что не только его титул, но и имя с отчеством — французские: он носит «карамзинское» имя Эраст Эрастович, и, конечно, иностранная, западная культура ему гораздо ближе, чем родная русская[101]. Маркиз считает себя последователем Вольтера (3: 130), но, увы, его просвещенность весьма поверхностна. У него репутация развращенного крепостника, а его нынешняя миссия в городе — подавлять даже малейшие проявления свободолюбия. Маркиз — плоть от плоти «скотского» Скородожа, пусть даже его блестящая карьера проходила в изысканно-цивилизованном Петербурге.

Короче говоря, Маркиз воплощает аристократическую и элитарную культуру, позаимствованную на Западе, которую насаждал на Руси Петр I и которой Екатерина II старалась привить «изысканность и утонченность» Франции[102]. Эта западная культура внешнего лоска так и не пустила в Скородоже — России корней, но зато преуспела в разделении нации на культурную верхушку общества и презираемую «черную кость» (ср. 1: 119). Естественно, что эта плохо усвоенная культура вскоре стала проявлять симптомы упадка и теперь изжила себя. Маркиз умирает на балу от перенапряжения и после смерти мгновенно превращается в «кучу серого песка», доказав тем самым, что он подлинное порождение пыльно-серого Скородожа. Его странная «кончина-испепеление» напоминает смерть мистера Вальдемара в мрачно-гротескном рассказе Э. А. По «Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром» (см. [Holthusen 1960: 49]). Непосредственная причина его смерти — пение сентиментальных романсов своим умершим друзьям (3:140). Вся мертвая культура искусственно приближенной к Западу России, соединившая сентиментальность со звериной жестокостью, готова, подобно маркизу, рухнуть в любой момент в роковом для аристократии 1905 году. Пение романсов мертвому прошлому не сможет спасти Россию от распада. Для того чтобы Скородож не превратился в «кучу серого песка», требуется нечто большее.

В отличие от Скородожа, Острова Ортруды, как уже отмечалось, имеют древние культурные традиции, которые творчески поддерживаются всем населением Островов. Эти традиции восходят к «эллинской мудрой любви ко всему прекрасному, любви к человеческому радостно-сильному телу» (2:6). Природа и культура неразрывны на Островах, где человек ощущает себя частью природы, а южная природа вдохновляет созидательную деятельность человека. Даже в школах для бедных в царстве Ортруды все еще присутствует это органично интегрированное природнокультурное наследие. Эти школы, подобно музеям Островов, открыты для всех желающих. Они напоминают федоровские школы-музеи — в них также теоретические знания соединены с экспериментами, эмпирикой и искусствами, ведущими к «практике». Родители и родственники школьников могут посещать уроки, когда им заблагорассудится, и эти личные контакты создают крепкие узы между поколениями (см. [НФ 1: 48–52]). К сожалению, эта подлинная культура во время романного действия уже приходит в упадок, особенно в высших классах, претендующих на роль ее главных носителей, и ныне сохраняется практически только в среде простого сельского народа.