Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Предположение, что Хорват освободил рассказчика от пагубной идеи вечного возвращения, основано на следующем. В какой-то момент беседы Хорват рисует в воздухе «широкий круг» и спрашивает своего молодого слушателя, что это может, на его взгляд, означать [ПСС 14: 234]. Тот отвечает, что это «смерть». Тогда Хорват говорит, что «смерть побеждена», и пускается в рассуждения о человечестве, преодолевающем смерть. Так ницшеанский круг вечного повторения переходит у Хорвата в восходящую линию прогресса, которая неминуемо приведет человечество к осуществлению всех его мечтаний, включая воскрешение мертвых и упразднение смерти. Хорват, как и Федоров, видит будущее бессмертие, возникающее из праха прошлого, и молодой рассказчик, проникнувшись этой идеей, спасен для жизни, посвященной вечному восхождению («вперед и выше») – восхождению, которое, по законам логики, должно увенчаться победой над смертью. Смерть расценивается всеми смертными как величайшее зло человеческого бытия, и из этого, как у Федорова, следует, что победа над ней – именно та цель, которая может объединить все человечество без исключения.

Рассказчик в очерке «Кладбище» со временем превращается во всемирно известного писателя Горького, а под конец жизни в «родоначальника социалистического реализма». Он также делается основателем множества литературных и научных учреждений и изданий, таких как журнал «Наши достижения». В контексте нашей темы интересно отметить, что этот журнал, вероятно, был задуман как некая «книга жизни». «Каждый человек, сделавший нечто социально полезное, должен (был) найти свое имя на страницах этого журнала», – заявляет Горький [Шумский 1962:88], возможно рассчитывая, что этот журнальный реестр позитивных деяний в конечном счете послужит делу воскрешения. «Уроки» Хорвата – Федорова продолжали оказывать влияние на всестороннюю деятельность Горького, никогда не перестававшего верить в им самим созданную «религию» богостроительства. Вопрос о том, как он, защитник не только жизни, но и человеческого бессмертия, в советское время мог превозносить строительство Беломорканала как «перековку классового врага» и объявить, что если «враг не сдается, его уничтожают», выходит за рамки настоящей работы. Мы обращаемся к более гуманному плану «спасения человечества», нашедшему выражение в богостроительской повести «Исповедь».

Исповедь (1908)

Эту повесть принято считать литературной квинтэссенцией горьковской идеологии богостроительства, ранее отразившейся в романе 1907 года «Мать» (см. [Bryld 1982; Sesterhenn 1982, 238–264]) и в значительной мере оставшейся кредо писателя до конца жизни. Как и очерки из более поздней книги «По Руси» (1913), «Исповедь» сочетает новые истолкования Евангелия со сказочными элементами, популистские мифы о всемогущем народе с марксистско-федоровской версией ницшеанства, в которой выдающиеся вожди наподобие Данко и яркие художники вроде самого Горького руководят массами. «Стихийный» народ и более сознательный пролетариат совместно (в этот период Горький еще не относился к крестьянству безоговорочно отрицательно) способны осуществить общее дело «творимой сказки».

Богостроительство охватывало широкий спектр идеологий XIX века – в первую очередь романтизированный марксизм, но также и символистские идеи о Третьем Завете, завете женской ипостаси Святого Духа. По мнению датского критика М. Брильд, Ниловна, героиня «Матери», – это видоизмененный вариант женской ипостаси Святого Духа в соответствии с религиозными воззрениями Мережковского о Третьем Завете [Bryld 1982: 29]. Даже соловьевская софиология могла послужить частью «феминистского» аспекта богостроительства, так же как и идеи Федорова. Правда, уже последователи идей Р. Оуэна возвышали роль женщины до такой степени, что Эмма Мартин[77], например, выступала с лекцией «Святой Дух. Ее природа, предназначение и законы» (см. [Taylor 1983: 146]).

Как показывает само название новой «религии», богостроительство предполагает некую конструирующую деятельность. Федоров рассматривал архитектуру как ars artium, по крайней мере в тех случаях, когда речь идет о строительстве собора во всех тех основных значениях, которые он вкладывал в это понятие, – как храма, паствы и гармонии космоса. Богостроительство также стремится к формированию Нового мира как человеческого сообщества, тем самым как бы реализуя слова Христа о своем теле как о заново воздвигаемом храме [Hagemeister 1989: 86]. И это гармоничное сообщество, составляющее как бы архитектурный ансамбль, должно посвятить себя строительству сверхздания новой вселенной – «храма будущего». В таком космосе человечество сможет беспрепятственно перемещаться, завоевывая свое «новое небо»[78].