Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Ортруде, как уже сказано, не хватает силы воли, необходимой для воплощения легенд. Показательно, что она, несмотря на несомненный талант к живописи, не заканчивает свои картины. Она, например, не знает, как дописать картину, на которой изображены «грезящий Адам» и «первозданная дева» в тот момент, когда Ева призывает супруга к «неведомым ему творческим совершениям» (2: 317). Одна из причин – ее неудачи в выборе моделей. Она пишет Адама с Астольфа, а Еву – со своей близкой подруги Афры. Но Астольф – Адам, не желающий покинуть свой остров грез и цепляющийся за свою Лилит – королеву Ортруду. Его страшит призыв Евы к действию, и он бежит в смерть, совершает самоубийство в надежде, что, умерев, он сможет грезить вечно. Афра под пагубным влиянием Ортруды тоже становится «мечтательницей» и поэтому не может служить моделью для подлинной Евы – воплощения активности. Картина Ортруды остается незавершенной, и это говорит о том, что ни ее искусство, ни ее жизнь не могут стать действенной теургией. Ее искусство – не более чем бегство от скуки, красота в башне из слоновой кости, а ее жизнь – эгоцентрическая сосредоточенность на себе и своей грусти.

Погружаясь в свой внутренний мир, Ортруда не в силах создать синтез противоположностей. Как слишком женственная женщина, после измен Танкреда она отвергает активное мужское начало и устраняет его из своей жизни. Ее любовь к юноше Астольфу и девушке Афре свидетельствует о том, что она ищет скорее собственные отражения, нежели дополняющую ее противоположность. Напуганная грубой мужественностью супруга, она уходит в свой красивый, но слишком нежный, женственный мир, оставляя на долю менее утонченной Елисаветы, невесты Триродова, исполнить подлинный «смысл любви» – создание бессмертного Андрогина, рожденного разнополой любовью. По Соловьеву, оба пола должны участвовать в создании бессмертного человечества. Поэтому лиричная Лилит вынуждена уступить практичной Еве, самовлюбленная Ортруда – волевой Елисавете. Адам должен проснуться от грез и приступить к делу преображения мира, и только Ева может вдохновить его на этот подвиг. Лилит – жена Адама в его сновидениях, но в живой жизни его спутница – Ева.

Триродов знает это. Его первая жена напоминала лунную Лилит (или даже «была» ею) и, не сумев приспособиться к реальности, умерла после родов. На смену ей пришла Елисавета, принадлежащая к залитому солнечным светом миру действия. Оставив бесплодные мечтания, Триродов покидает свою башню из слоновой кости, прекращает жить исключительно в мире утонченных грез и вступает в мир Евы. Было бы, однако, неверно расценивать Елисавету как двойника Евы. Настало время появиться новому типу женщины: это не хрупкая Лилит, не требовательная Ева, а новое сочетание энергии и утонченности, силы воли и красоты. Елисавета стремится стать больше чем женой и матерью – она хочет быть возлюбленной своего мужа в соловьевском понимании этого слова, то есть его музой, другом и соратником, короче говоря, сотворцом легенд.

Елисавета, девушка из Скородожа, которая становится невестой Триродова, на первый взгляд кажется неподходящим выбором для поэта. С ее любовью к солнечному свету и радостной готовностью принять огненные поцелуи небесного Змия, она кажется творением Демиурга. Любимый цвет ее – желтый, и вся она яркая и земная. С другой стороны, ее достоинства – сила воли и ум (1:8). Эти черты, характерные для пневматиков, позволяют ей выйти за пределы приземленности. Она готова отказаться от традиционных ролей, «предназначенных» Еве, – соблазнительницы, жены и матери. И в равной мере она желает возвысить своего «Адама», то есть избранного ею мужа, до более благородного назначения, чем быть добытчиком и производителем потомства. Это она ясно дает понять своему первому пылкому поклоннику Петру Матову, который хотел бы видеть ее именно в традиционных ролях жены и матери. Отвергнув его предложение и роль «Первой невесты» (ветхозаветной Евы), она делает выбор в пользу того «великого и свободного единения», которое освободит человечество от власти вожделения и приведет его к «новой земле и новому небу» (1: 40), где, как обещано Откровением, не будет больше смерти.