Упражнения

Сегодня он надел белую пижаму. Он подсел к пианино, чтобы поупражняться в импровизации джазовых стандартов. Эту музыку она ненавидела. Потом стал сочинять и несколько минут разрабатывал придуманную им мелодию, которая понравилась ему больше всех. Он нашел писчую бумагу и записал ноты, после чего практически все оставшееся утро импровизировал другие аранжировки, пока не удовлетворился одним из вариантов и не записал его на нотном стане. Он начинал открывать в себе нечто новое. Или это открытие касалось секса? Непосредственным результатом занятий любовью с Мириам стало то, что его мысли устремлялись вширь, прочь от нее в большой мир, и он мысленно строил амбициозные планы, которые склоняли его к более дерзкому представлению о себе. Его мысли были спокойные и ясные. Потом, спустя час или два, его мысли медленно вернулись к Мириам, концентрируясь на ней, на изумительном ощущении приятия ее такой, какая она была, и довольно скоро это ощущение обернулось эгоистичным вожделением. Он желал ее – и больше никаких желаний у него не было. Все остальное казалось бессмысленным. Он ощущал этот ритм: внутрь – наружу, как вдох и выдох.

Итак, за завтраком и потом, когда она его покинула, он вполне осознал, что оба с удовольствием участвуют в сексуальной игре, когда она прятала его одежду, и он ее за это любил. Игра была дурашливая и глупая. И постыдная, если бы, не дай бог, кто-то узнал об этих играх! Его возвращение в школу, до которого оставалась лишь одна неделя, было неизбежным. Он был вынужден подчиняться инерции событий, не зависящих от его воли. Начинался новый сезон чемпионата по регби, и он рассчитывал, что ему предложат стать капитаном второй команды, а то и первой. Кроме того, теперь, после ухода талантливого Нила Ноука, Роланд по всем параметрам считался лучшим пианистом в школе, и ему, само собой, поручат аккомпанировать гимнам на вечерних собраниях по воскресеньям. А еще он должен был в первый день семестра встретиться с м-ром Клейтоном, чтобы тот провел с ним беседу и наставил на путь истинный. Его также хотел видеть учитель физики. В чемодане, запертом в сарае, лежали книги, которые ему следовало прочитать. Не только нетронутые романы, но и «Все для любви» Драйдена[108], «Федра» Расина, «Избранное» Гёте. Роланд заметил стальную кочергу около камина. Он решил, что с ее помощью легко сорвет засов с двери сарая. К тому же мелодия, которую он сочинил, казалась ему интересной, в ней слышались милые меланхолические интонации. Этой мелодии требовались слова. Ее могли бы спеть «Битлз». Он мог бы разбогатеть.

Он вышел в сад. Очередной теплый денек. Живи он в тропиках, он бы так вот одевался. Он повеселел, вспомнив строчку из стихотворения Д. Г. Лоуренса. В третьем классе они должны были написать о нем сочинение. «И я был там, в одной пижаме из-за жары»[109]. Он стоял у сарая и рассматривал засов, ища способ, как просунуть под него кочергу и отодрать. Это оказалось не так-то просто, как он думал. Железные клепки глубоко вросли в старые доски. Он все еще разглядывал дверь сарая и вдруг услышал, как соседка через забор, говорливая миссис Мартин, открыла заднюю дверь. Роланд готов был поспорить, что она собиралась развесить выстиранное белье во дворе и, вне всяких сомнений, горела желанием поболтать с ним. Она же не видела его здесь несколько недель. И ей было, конечно, любопытно, что он делал тут в одной пижаме, да еще и с кочергой в руке. Он поспешно вбежал в дом. И тут же его мысли повернули вспять, словно кто-то отвернул клапан и начал выпускать пар, и Мириам, ее тело, ее желание владеть им безраздельно вновь возымели над ним власть, хотя пока и не столь непререкаемую, как прежде.

Из окна спальни он отлично видел миссис Мартин. Она ставила шезлонг в тени своего сливового дерева. На траве рядом лежали два журнала. Он отвернулся. Кровать была ровно застелена покрывалом, в изножье лежал третий пижамный комплект на тот случай, если он ему понадобится, – голубой с зеленой окантовкой по краям. Он не мог в таком виде выйти на улицу. Мимо дома время от времени проходили люди. Он был привязан к дому, а Мириам, находившаяся от него в тридцати пяти милях или семи часах езды, грозным часовым стояла перед ним, он слышал ее голос, видел ее лицо и все остальное. А все прочее, что не было ею, отступало на задний план. И задор, его задор, распалялся. Он не мог залезть в сарай, ну и что? Ну, не прочитает он эти книги. Он все равно не сможет на них сосредоточиться. Пижама была его единственной одеждой, если это можно так назвать. Его деньги лежали в джинсах, запертых в сарае. Его мир, включавший учителей, регби, «Битлз» и всю европейскую литературу, был ему недоступен, и он не осмеливался до него добраться. Он ничего не мог с этим поделать. То, чего он хотел, приближалось к нему, но медленно. Ему надо было ждать.