Упражнения

Она формально перестала быть главой жилищной ассоциации и с помощью знакомого юриста переоформила ее в партнерское общество. После чего пришла в офис, где произнесла перед потрясенными сотрудниками прощальную речь, и вернулась домой в приподнятом настроении, с букетами цветов и коробками шоколадных конфет. Роланд был начеку, опасаясь, что она может в любой момент слечь. Но наутро она, надев свои походные башмаки, уже копошилась в садике и вскапывала клумбы. После обеда пришел все тот же юрист и помог переоформить дом. Питер расщедрился и дал всем троим детям денег на покупку собственного жилья. Дафна хотела подарить дом Роланду. А когда он запротестовал, изложила ему свои условия. Дом, покуда он жив, нельзя будет продать. Он останется семейным домом. У Лоуренса здесь будет своя комната. Ею могли бы пользоваться дети, когда родителей не было в Лондоне, ею можно будет пользоваться и в Рождество.

– Пусть дом живет, – сказала она. – Если ты здесь останешься, и я была бы спокойна.

После обсуждения этой идеи с детьми по телефону было достигнуто общее согласие. А дом Роланда в Клэпхеме надо продать. Планы сделать там капитальный ремонт были позабыты. Лоуренс смог бы потратить вырученные за дом деньги на свое обустройство в Берлине, где цены на недвижимость были ниже.

Парадоксально то, думал Роланд, что все эти приготовления – на втором этапе – помогали отвлечься от размышлений о ближайших событиях. Она же была у врача с целью, по ее словам, «повысить интенсивность» болеутоляющих. Она теперь спала до позднего утра и вечерами. Она меньше ела и почти каждый день ложилась в кровать до десяти. Алкоголь ее отвращал, потому что, как она говорила, у спиртного был вкус гниения, – и тем лучше. Отказ от спиртного помогал ей сохранять больше энергии.

Ни начало третьего этапа, ни его физические симптомы не были подвластны природным способностям Дафны. Ее талант к самодисциплине отчасти маскировал наступление этого этапа, происходившее постепенно. Второе увеличение дозы обезболивающих, меньше сна, меньше пищи, приступы потери ориентации, приступы раздражения, зримая потеря веса, явная бледность, и все эти симптомы проявлялись медленно, покуда она могла от них отвлекаться, занимая себя всякой всячиной.

Это все были случайно сорвавшиеся камешки, предвещавшие близкий сход лавины. О чем возвестил крик, раздавшийся среди ночи. Ее бок и живот пронзила боль, против которой оказались бессильны все принимавшиеся ею в последнее время мощные анестетики. Роланд тотчас вскочил и, полусонный, встал перед ее койкой, натягивая джинсы и наблюдая, как она корчится от боли. В перерывах между приступами она пыталась что-то ему сказать. Не надо вызывать «Скорую»! Но именно это он и собирался сделать. Она больше им не командовала. Через десять минут прибыла бригада парамедиков. Они с трудом ее одели. Ей вкололи морфин уже в «Скорой», мчавшейся к Королевской свободной клинике. В приемном покое, где они прождали пятьдесят минут, она лежала на носилках и дремала. Роланд на пару с санитаром отвез носилки в палату, где Дафну, похоже, уже ждали с историей ее болезни. Ее лечащий врач, наверное, все это предвидел заранее. Роланд стоял у дверей сестринской, пока ее «устраивали» в палате. Когда он снова вошел туда, она уже была в больничном халате и сидела под капельницей. От кислорода, с шипением поступавшего через трубочки в ноздрях, у нее чуть порозовело лицо.

– Прости, – были ее первые слова.

Он взял ее за руку, пожал и сел рядом.

– Мне пришлось тебя сюда поместить, – произнес он виноватым голосом.

– Знаю. – И после паузы она продолжала: – Сегодня ночью ничего не произойдет.

– Нет, конечно, нет.

– Иди домой, поспи. Увидимся утром.

Она надиктовала Роланду список вещей, которые он должен был принести завтра, и он записал все в телефон. Он услышал в ее голосе нотки прежней решительной Дафны и ушел из больницы в четыре утра, окрыленный иррациональной надеждой.

* * *

Сразу после шести, освещаемый ярким летним солнцем, он свернул на дорогу, которая вела к коттеджу. Дорожное покрытие сейчас уже не казалось неровным и в рытвинах, как раньше, а может быть, у машины была более высокая посадка. Прежде чем разгрузиться, он вошел внутрь и осмотрелся. Все было как прежде, даже запах полированного дерева, даже экземпляры журнала «Загородная жизнь» на столе в углу и гулкая тишина. Только в этот вечер медвяный солнечный свет разливался по лугу, сбегавшему к реке. Ему было уже не шестьдесят два. Ему потребовалось совершить четыре ходки, чтобы перенести сюда все, что было в багажнике. Как он и ожидал, ее отсутствие в объятом тишиной коттедже оказало на него гнетущее воздействие. Он принялся распаковывать вещи. Он даже разложил по ящикам сменную одежду, хотя планировал пробыть здесь всего пару ночей.