Упражнения

Марлоу, в кого перевоплотился его создатель и который вспоминал, каким он был двадцать лет назад, отлично разбирался в самом себе – внутренний колорит состояний души, внешний колорит обстоятельств жизни. А для Роланда тридцати с лишним лет мальчик из «Бернерс-холла» оставался незнакомцем. Некоторые события накрепко засели у него в памяти, но состояния души, словно снежинки в погожий зимний день, таяли на лету. Остались только воспоминания об учительнице музыки и об ощущениях, которые она у него вызывала. Однажды, когда Роланд вместе с одноклассниками шел на урок, он увидел ее издали, в ста ярдах, не меньше. На ней было голубое пальто, она стояла рядом с деревом, возле которого он когда-то примеривал новые очки. Вроде бы она его заметила и подняла руку. А может быть, она помахала кому-то на другом конце лужайки. Он нагнул голову к приятелю, притворившись, будто внимательно его слушает. Но этот момент ухода в себя, в своей внутренний мир, был им отмечен и запомнился на всю жизнь: отвернувшись от Мириам Корнелл, он ощутил, как сильно заколотилось его сердце.

* * *

Его школа, как и большинство прочих, прочно держалась на иерархии привилегий, бесконечно разнообразных и неспешно даровавшихся взрослеющим ученикам. Эта иерархия делала старшеклассников консервативными стражами существующих порядков, ревниво охранявшими права, которых они удостоились своим долготерпением. Зачем одаривать новомодными преимуществами молодняк, коль скоро они сами так долго сносили многие лишения, дабы заслужить прерогативы, достающиеся в зрелости? Это был долгий и многотрудный путь. Самые юные ученики, перво- и второгодки, были нищебродами, не имевшими ничего. Третьегодкам уже было позволено носить длинные штаны и повязывать галстуки с диагональными, а не горизонтальными полосками. У мальчиков четвертого года обучения была своя комната отдыха. На пятом году обучения мальчики могли сменить серые рубашки на белоснежные, которые они тщательно стирали в душевой и потом вывешивали на плечиках сушиться. А еще они носили яркий синий галстук – знак их превосходства над остальными. Время отбоя, когда тушили свет, каждый год откладывалось на пятнадцать минут. В самом начале обучения в общей спальне размещалось тридцать мальчиков. Через пять лет в спальне оставалось шестеро. Ученики шестого года могли носить спортивные пиджаки и пальто по своему выбору, хотя верхняя одежда вызывающей расцветки не приветствовалась. Кроме того, каждую неделю они получали четырехфунтовый оковалок сыра чеддер, который надо было разделить среди двенадцати мальчиков, несколько буханок хлеба, тостер и пачку растворимого кофе, чтобы перекусывать между регулярными приемами пищи. Они могли ложиться спать, когда им хотелось. И самую верхнюю ступеньку иерархической лестницы занимали старосты. Они были вправе ходить по газонам и орать на любого ниже по рангу, кто позволял себе делать то же самое.

Как и в любой социальной структуре, все, за исключением мятежных духом, смирялись с устоявшимся миропорядком. Роланд не усомнился в нем с началом учебного семестра в сентябре 1962 года, когда он и десять других четверогодков получили в свое распоряжение комнату для отдыха. После трех лет безупречной службы это было их первое важное повышение в иерархии. Роланд, как и его одноклассники, становился натурализованным членом сообщества. Он обрел непринужденность поведения, чем славилась его школа, с легким налетом нагловатости, свойственной ученикам четвертого года. Его речь поменялась, уже мало напоминая перенятый от мамы сельский гемпширский говорок. Теперь в ней проскальзывали нотки кокни и элементы правильного выговора, принятого на Би-би-си, и еще что-то третье, трудно различимое. Возможно, нечто технократическое, самоуверенное. Позднее, много лет спустя, он услышал такие интонации в речи джазовых музыкантов. Не чванливые и не напыщенные, не пренебрежительные.

Его школьные отметки оставались на среднем уровне или ниже среднего. Пара его учителей начала даже думать, что он умнее, чем казалось. Его просто нужно было подстегнуть. Спустя три года после еженедельных двухчасовых занятий музыкой с мистером Клэром он уже был подающим надежды пианистом. Он упорно улучшал свою успеваемость. И когда Роланд кое-как осилил седьмой уровень сложности, учитель сказал ему, что в свои четырнадцать лет он «почти что вундеркинд». Дважды он аккомпанировал пению гимнов по воскресеньям, когда Нил Ноук, по всеобщему признанию лучший в школе пианист, лежал с простудой. Среди же одноклассников за ним закрепился статус чуть выше середнячка. Из-за устойчивой репутации довольно посредственного спортсмена и ученика у него опускались руки. Но иногда он высказывал какую-нибудь остроту, которую за ним потом повторяла вся школа. И у него было куда меньше угрей, чем у остальных.