«Упрямец» и другие рассказы

— Я спокойна… — тихо плакала девушка. — Когда вернется Стойчо… передай ему от меня: пусть найдет себе хорошую девушку, чтоб другом ему была… А еще не забудь, что в моем сундуке с самого верху, завязана в узелок, рубашка лежит… С каймой, с желтой вышивкой. Отдай ее дедушке Велко Динчовскому. Смотри не забудь, я слово давала… Мы с ним поспорили, об заклад побились…

— Не говори так, прошу тебя! Что ты мне наказываешь? — заплакал Станю. — Тебе лучше станет, сейчас все пройдет!

Но девушка, в полузабытьи, уже не слушала его — спешила сказать, чего хочет она в свой последний час.

— Когда меня понесут на кладбище… скажи, пусть заиграют «Жив еще, жив он»[16]. Стойчо больше всего эту песню любил… А после… я хочу, чтоб после музыканты заиграли хоро посреди села… Вези меня, татко. Ох, задыхаюсь я…

Несколько алых капелек выступило в уголках ее побелевших губ.

3

Вечером того же дня над селом разнесся похоронный звон.

Переглянулись ранние посетители корчмы, но кто это умер, стало понятно, только когда пришел Димитр Касапин. Окинул он с порога взглядом всех, кто был в корчме и, издали приметив у стойки дедушку Велко, закричал:

— Сватушка! А сватушка! А ведь ты проспорил! Цанка-то… царствие ей небесное…

Старик вскочил, оттолкнул от себя стол, так что с него попадала посуда.

— Не может этого быть! — закричал он, и тубы у него затряслись, как в лихорадке. — Я должен был первый! Я! Я! — бормотал он и, не расплатившись, бросился вон из корчмы.

Добравшись до дому, он выхватил из кармана деньги, сунул их в руки зятю и велел ему немедленно садиться верхом на кобылу и гнать сначала в Быркачево, а потом заехать в Габаре.

— Хочу, чтоб завтра к утру музыканты из обоих сел были тут! Скажи им — на похоронах играть. На Цанкиных… Сколько ни запросят — соглашайся, понял? Не вздумай торговаться. Нужно, чтобы завтра они были здесь наверняка. Ну — поехал!

Взгромоздился зять на кобылу и поехал без лишних разговоров: известно ведь — с пьяным не спорь. Деньгу его, пусть делает что хочет! От него, зятя, требуется не так уж много — съездить за музыкантами.

Не успел он отъехать, как у ворот послышался чей-то крик:

— Дедушка Велко! Эй, дедушка Велко-о!..

Залаяли собаки, за ворота вышла молодая Велкова сноха, выглянул на улицу и сам старик. И что же он видит: ученик Станя Сирашки, младший брат Цанки, несет что-то, завязанное в узелок.

Пошла было сноха навстречу мальчику, но свекор прикрикнул на нее:

— Постой!.. Это не для тебя.

Вышел сам и взял узелок у мальчика. Вернувшись, он заперся в своей комнатке, и до темноты его не было слышно.

— Отец, иди ужинать! — позвала его вечером сноха. — Я уже накрыла. Георгий, видать, в Габаре задержался.

Еще раз позвала, но свекор по-прежнему не откликался. Тогда она открыла дверь, вошла в комнату, и — половина села услыхала ее вопль.

Старик лежал на постели бездыханный.

Обрядился в новую рубаху — ту, что принес ему мальчик, лег на спину, сложил руки на груди и умер.

— Сердечный удар, — вынес свое заключение спешно вызванный по этому случаю фельдшер. — Сердце от пьянства слабое, подвело.

Но деревенские старушки, сохранившие память о прежних временах, иначе объясняли смерть старика.

— Все дело в рубашке… Покойница задушила его своей рубашкой… Ведь рубашка-то не простая: сама Цанка, та, первая Цанка, их подружка, всю душу в нее вложила, шила ее, чтобы подарить Велко для свадебной, первой их ночи… Вот и одела она его, пришло время! Отомстила наконец за позор и бесчестье, что без времени свели ее в могилу…

Так или иначе, но похороны у нас вчера были двойные.

Ремсисты[17] подняли на руки гроб своего товарища и унесли его так до самого кладбища. Там один из них говорил что-то о преждевременной гибели, о любимом товарище, которого среди них нет, и о весне правды, что уже не за горами.

Хоть и неясны были слова оратора, они явно не понравились кмету[18], директору прогимназии — вожаку бранников[19] и двум жандармам. А когда съехавшиеся из трех окрестных сел музыканты заиграли «Жив еще, жив он», кмет не выдержал и поднял крик:

— Это провокация! Я не потерплю беспорядков во вверенной мне общине!

Адвокатское словечко «провокация» люди не больно понимали, но все же догадались, отчего бесится кмет.

По его приказу музыкантам пришлось оборвать песню на середине. Да и попик пригрозил прекратить отпевание: ему, видишь ли, ботевская песня не подходящей для момента показалась. К тому же он торопился — на очереди было отпевание дедушки Велко.

Зятья дедушки Велко схитрили: все равно ведь для чужой Цанки нанята музыка, пускай и для их покойника поиграет. Все лестно будет, коли люди окажут:

— Наделил их тесть имуществом, но и они перед ним не в долгу: проводили на тот свет вполне прилично.

А к вечеру за маленькую приплату музыканты из трех сел заиграли хоро. И снова было весело — ведь смерть не останавливает жизни, да и все вокруг цвело по-весеннему. Только под конец веселье было нарушено: жандармы ворвались в круг танцующих и арестовали того, кто произносил на похоронах речь.