Уранотипия

Богословы говорили, что запрет касается только того, что может отбрасывать тень, но и тут благодаря знаменитой девочке выходило послабление. Правда, куклам не полагалось ни глаз, ни носа, ни рта. Некоторые богословы, впрочем, говорили, что для того чтобы понять, нарушает ли кукла закон, нужно положить ее на пол и смотреть на нее с высоты своего роста. Если черт лица не разглядеть, то кукла дозволена, но если ты видишь их, кукла греховна.

Шотландец давно научился ходить осторожно, не задевая тонких нитей, которые связывают отношения людей с богами, но все же куклы без лиц его тревожили. С одной из таких играла дочь женщины, с которой он сошелся на время. И это ему нравилось: пока девочка была занята, она не мешалась у него под ногами.

 

 

XIV

(мед палестины)

 

 

      Вкушая, вкусих мало меду, омочив конец жезла, иже в руце моей, и се аз умираю.

Первая книга Царств, 14: 43

 

Орлов стал умирать утром, на третий день. Его бил озноб, причем лютый холод чередовался с жаром пламени. Неизвестно сколько он валялся в дальней комнате постоялого двора, то проклиная, то благодаря толстые стены, не пропускавшие дневной зной. Его посещали странные видения, и лишь на время он выплывал из них, будто из черной воды пруда, в котором купался в детстве. Барчук тогда играл с деревенскими ребятами, несмотря на строгий запрет маменьки.

Стояли жаркие погоды, и он тайком выбегал со двора, потом, сбавив ход, пробирался к пруду, и наконец шел на чужой смех и веселье.  У мальчишек купание выходило недолгим, оно случалось в минутном перерыве между работой, а вот Орлов плескался всласть. Обсыхая, мальчишки рассказывали страшное. В пруду, говорили они, живет огромный сом. Он лежит на дне и иногда только приподымается — для того чтобы утащить зазевавшегося пловца к себе, чтобы питаться им медленно и спокойно.

Страшное дело — людоедство. Уже потом Орлов узнал, что в соседнем уезде во время голода один крестьянин съел своих детей. Дело было не житейским, но простым. А в те минуты после купания он слушал рассказы о том, что человечина сладка на вкус, будто мед, да только раз попробуешь ее, жить без людской плоти не сможешь. Мальчишки уходили, а он снова лез в воду.

И вот сейчас, заболев на чужой земле, он раз за разом нырял в этот черный пруд, пока жара не исчезала наверху, а его понемногу пронизывал страшный холод.

Сом-смерть ждал его внизу, беззвучно открывая рот и шевеля усами.

К болезни Орлов успел подготовится, почувствовав ее приближение дня за три. Стала мучительно болеть голова, и пальцы промахивались мимо уздечки.

Он был один среди зноя и камней, и на слугу надежды было мало. Тогда Орлов двинулся к Городу, в котором была надежда на спасение, русская миссия и надежные врачи. Но до Города он не добрался и стал терять сознание в виду небольшого селения.

Орлов выбрал постоялый двор с чистой комнатой, чистой, насколько тут это было возможно. В странствиях по Востоку он выучил множество языков и прекрасно умел торговаться, но тут шансы были не равны. В ход пошли деньги не только из кошелька, но и часть монет, зашитых в поясе. Он аккуратно расставил тюки за кроватью, чтобы у местных не было соблазна потрошить ее, и распределил деньги так, чтобы у слуги был стимул ходить за ним, а не ждать скорой смерти.

На всякий случай он положил рядом с кроватью заряженный пистолет.

Слуга оказался предан без лести, несмотря на сомнения, что посещали путешественника раньше. Молодой араб исправно носил ему воду, разбавленную кислым вином (по вкусу — просто уксусом), и выносил лохань с нечистотами.

На третий день Орлову стало еще хуже, и в бреду он стал путешествовать по окрестным холмам. Цель странствий его была смутной, в болезни он все время боялся, что потеряет путевой дневник и его поездка станет вовсе бессмысленной. Ничего не останется от него в этом мире, похороненный без отпевания и отпущения грехов он превратится в песок и коричневую пыль.

Когда он ехал по пустыне, ему встретился старик с ульем. Улей был точно такой же, как на пасеке его детства, куда его, тоже в обход запрета маменьки, привел гувернер. Пчелы были сонны и спокойны, опасности не было, но мальчик чувствовал за ними особую силу.

Мед ему тоже достался.

А тут голый старик обнимал улей со снятой крышкой и пожирал соты, выбивая их из рамок.

— Я знаю, кто ты, — сказал старик.

— А я знаю, кто ты, — еле шевеля губами, ответил Орлов. — Ты медовый человек. О тебе мне рассказывал один еврей из Алеппо.

Фамилия мудреца-еврея потерялась, и Орлов поискал ее рядом, но потратил много сил, чтобы вернуться в вязкое, как мед, течение разговора.

Старик молчал, среднерусские пчелы ползали по нему, и вокруг не было ни кустика, ни былинки.

— Хочешь меня? — вдруг спросил старик. При этих словах он перестал жевать и поднес руку к глазам. Он долго что-то высматривал на своей ладони и наконец медленно отломил свой палец.

Орлов медлил, и старик молча вложил ему палец в рот, будто просфору.