Уранотипия

Тынянов описывает Сеньковского как странную птицу, похожую на сварливого попугая: «Разоблаченный из мантии, он был неправдоподобен. Светло-бронзовый фрак с обгрызенными фалдочками, шалевый жилет и полосатый галстучек выдавали путешественника-иностранца. Гриделеневые брючки были меланхоличны, а палевые штиблеты звучали резко, как журнальная полемика. Так он нарядился на официальный экзамен».

Почему важен этот эпизод? Потому что Тынянов дает слово Грибоедову, который думает о своей смене: «Вот он, ветреная голова. Вот он, новое светило, профессор, писатель, путешественник. Новый остроумец, который грядет заменить старых комиков двадцатых годов, сданных сразу в архив, глубокий ученый, склонный к скандалам со псом.

Грибоедов с какой-то боязнью сжал его руку.

Рука была холодная, это было новое, незнакомое поколение».

Удивительным образом Сенковский занимался всем: от литературы Востока до скандинавских саг, от этнографии до истории музыки. Заходил он и на территорию точных наук: от математики и физики до химии и медицины. Можно сказать, что он был поверхностен (так всегда бывает с расширением своих научных интересов до горизонта и далее), но при этом получил целый ворох степеней и званий. И одними интригами такого не добиться. Да, по рекомендации Булгарина он стал членом Петербургского Вольного Общества Любителей Словесности. Но он был еще членом Азиатского Общества в Лондоне, Копенгагенского научного общества, членом Варшавского Общества Любителей Наук, Ученого общества в Кракове и, наконец, членом-корреспондентом Российской Императорской Академии наук, став основоположником российской ориенталистики.

Последний раз Сенковский-Сеньковский появляется на страницах тыняновского романа в наглухо запертой комнате без окон, где воздух плотен, как кисель. Перед Сеньковским лежит на красной подушечке, как мертвец в гробу, алмаз, который персы прислали взамен убитого Грибоедова. Сеньковский с лупой изучает надписи на алмазе и бормочет: «„Пишите. Каджар... Фетх-Али... Шах султан... Тысяча двести сорок два… Написали? В скобках: тысяча восемьсот двадцать четыре. Это награвировали всего пять лет назад. Надпись груба... да, она груба... Видите, как глубоко... Пишите: Бурхан... Низам... Шах Второй... Тысячный год. По-видимому, правитель индийский. Шестнадцатый век”. „Пишите, — грубо сказал он, — сын... Джахангир-шаха... Тысяча пятьдесят первый год. Напишите в скобках: Великий Могол. Великий Могол. Написали? Тысяча шестьсот сорок первый год после рождества Христова. Скобки.

Цена крови. Его убил его сын, Авренг-Зеб, чтобы захватить, — и он ткнул пальцем в подушку. — И еще он убил своего брата, я не помню, как его звали, Авренг-Зеб”».

Итак, Сенковский был знаменит как ученый, успешен, и вдруг отошел от всего этого, устроился цензором (и был от этой должности отставлен) и после этого по-настоящему занялся литературой.

Он писал и раньше, комбинируя собственную выдумку и переводы (тоже собственные) восточных текстов. Бедуины и бедуинки, турки и арабы, и прочий восточный орнамент пользовались спросом в «Полярной звезде» и «Северных цветах». Ничто не мешало ему участвовать в изданиях совершенно разных направлений — например, в «Полярной звезде» Бестужева и Рылеева, а затем в «Северной пчеле», где еще в 1827 году он сочинил памфлет с длинным названием: «Письмо Тутунджи-оглы-Мустафа-аги, истинного турецкого философа, г-ну Фаддею Булгарину, редактору „Северной пчелы”; переведено с русского и опубликовано с ученым комментарием Кутлук-Фулада, бывшего посла при дворах бухарском и хивинском, а ныне торговца сушеным урюком в Самарканде». И, наконец, в альманахе Смирдина появились тексты под псевдонимом «барон Брамбеус», взятом из лубочной повести.

Каверин писал: «Сенковский был карьерист, авантюрист, ренегат и циник. Это не помешало (а может быть, помогло) ему стать профессором Петербургского университета, когда ему еще не минуло и 22-х лет, знаменитым журналистом и крупным предпринимателем, поставившим свой журнал на рельсы промышленного предприятия».

У Тынянова Сеньковский подходит к Грибоедову с предложением совместно основать журнал. Специально подчеркивается, что у просителя гнилые зубы, он кричит, что презирает в Петербурге всех, кроме Грибоедова, а у него готов быть подчиненным, будет журнал, будут популярные статьи о путешествиях, будут переводные глупые романы, и они вдвоем завоюют если не весь мир, то русское общество. Но Грибоедов говорит с ним, как Гаев с буфетчиком: «Отойди, милейший, от тебя курицей пахнет». Впрочем, нет, он говорит вежливо, что давно отложился от всякого письма, да и что такое — русские журналы? Глупость какая-то. И тот самый пес утаскивает Сенковского-Сеньковского в петербургский туман.

Потом Тынянов употребит и совсем жесткую метафору: «Как ворон на падаль, пожаловал Сеньковский».