Урановый рудник

В сгущающихся сумерках с высокого, украшенного затейливым деревянным кружевом крылечка спустилась сутулая долговязая фигура и, шаркая по земле растоптанными кирзовыми сапогами, направилась на задний двор. Не пройдя и пяти шагов, человек остановился, порылся в карманах обвисшего, потерявшего первоначальную форму и цвет, засаленного пиджака и, ссутулившись еще больше, зачиркал спичкой о лохматый картонный коробок. Вспыхнувший в полумраке прикрытый сложенными лодочкой ладонями оранжевый огонек высветил прищуренные глаза, выдающиеся, скулы, иссеченные преждевременными морщинами, впалые щеки и густые, вислые, как у моржа, прокуренные усы.

Засунув горелую спичку обратно в коробок, человек сделал пару глубоких затяжек, прожигая темноту тлеющим кончиком папиросы, звучно отхаркался и сплюнул в траву. Потом огляделся и, не заметив ни во дворе, ни на улице ничего достойного внимания, прямиком зашагал к сараю.

Дверь сарая была приоткрыта. Человек остановился на пороге и, будто оповещая о своем приходе, еще раз протяжно отхаркался и смачно плюнул на землю. Из кромешной темноты, стоявшей внутри сарая, раздался негромкий голос:

— Опять ты, Потупа, харкаешь, как верблюд. Ну, какого хрена стал? Давай заходи.

Семен Захарович Потупа не стал напоминать обладателю насмешливого голоса, что может войти в свой собственный сарай и без специального приглашения. Зачем-то еще раз оглянувшись по сторонам, он пригнул голову, чтобы не удариться лбом о низкую притолоку, и шагнул во мрак. Правая нога сразу же наступила на что-то знакомо подавшееся под подошвой сапога; рефлекс опередил сознание, Семен Захарович успел прикрыть лицо согнутой рукой, и черенок граблей с глухим деревянным стуком ударил его по локтю.

Голос в темноте насмешливо фыркнул. Потупа выругался, помянув недобрым словом жену, которая вечно оставляет грабли в проходе — ей-богу, будто нарочно!

— Может, и нарочно, — насмешливо, с хрипотцой сказали в темноте. — С тобой поживешь — еще и не до такого додумаешься.

— Много ты понимаешь, как со мной жить, — проворчал Потупа, плотно затворяя за собой дверь. Сарай Семена Захаровича, как всякий нормальный сарай, запирался только снаружи, и Потупа, в темноте на ощупь отыскав злополучные грабли, старательно подпер ими дверь. — Свет дай, — сказал он, покончив с этим делом, — а то в потемках и шею свернуть недолго.

В темноте помедлили, будто раздумывая, что лучше — зажечь свет или позволить Семену Захаровичу свернуть себе шею. Это промедление Потупе очень не понравилось, но тут в дальнем углу сарая знакомо зачиркало колесико самодельной бензиновой зажигалки, брызнули искры, и расцвел треугольный оранжевый огонек. Огонек этот почти ничего не освещал, кроме державшей зажигалку руки; потом звякнуло стекло, вспыхнул фитиль керосиновой лампы, и сразу стало светлее. Щурясь и прикрывая глаза рукой, Потупа двинулся на свет.

Человек, сидевший в углу сарая на старой перевернутой тачке, поставил на место ламповое стекло и отрегулировал фитиль. Неяркое оранжевое сияние озарило его плотную невысокую фигуру и прямоугольное лицо с узким, как шрам от хирургического разреза, ртом. Одет человек был в видавшую виды, перештопанную вдоль и поперек телогреечку без воротника, в каких прежде хаживали зэки, драный засаленный свитерок и пестрые от разнообразных пятен обтерханные брючата, заправленные в неизменные кирзовые прохаря с фасонисто подвернутыми голенищами. На голове у него, несмотря на теплую погоду, сидела вязаная шерстяная шапчонка, натянутая так, что дальше некуда. В затопивших глазницы глубоких тенях остро, как осколки битого стекла, поблескивали глаза. Человек извлек откуда-то из-за пазухи заранее свернутую из газетной бумаги самокрутку и прикурил от лампы. По сараю поплыл резкий смолистый запах, не имевший ничего общего с запахом табака.

— Опять ты, Савел, эту пакость смолишь, — с неодобрением произнес Потупа, осторожно присаживаясь на перевернутый бочонок — старый, рассохшийся, так и норовящий рассыпаться. — Гляди, Кончар, ежели узнает — хр-р-р, тьфу! — тебя за это по головке не погладит.

— Язык придержи, — посоветовал Савел и, запрокинув голову, глубоко вдохнул смолистый дурман. — Что ты понимаешь, кастрюля с усами? Кончар сам без этой травки не живет. Она с духами помогает базарить, понял? Выкуришь косячок, смотаешься в астрал, порешаешь скоренько все вопросы и назад, дела вертеть… Баба твоя где?

— Баба? Хр-р-р — тьфу на нее! Да где ж ей быть? Где весь поселок, там и она — около управы, на покойников глазеет. Виданное ли дело в наших местах — два покойника за один день! Скажи-ка, Савел, а ты к этому делу руку не приложил?

Савел, прищурясь, посмотрел на Потупу поверх дымящейся, потрескивающей самокрутки.