Урановый рудник

— Фуфло гонишь, усатый, — сказал он спокойно. — Пора бы тебе уже знать, что в здешних лесах люди ничего не решают. Закон — тайга, медведь — хозяин. Решит он, что ты ему больше не нужен, и пальцем тебя не тронет — сам загнешься, не от одного, так от другого. Вон, на грабли свои наступишь, черенком промеж гляделок схлопочешь и копыта откинешь. А что? Очень даже запросто.

— Значит, кончилась нужда в Степке с Гришкой, — окутавшись дымным облаком, с горечью проговорил Потупа. — Отработали, значит, свое, а вместо награды одному петля, а другому — дырка в черепе. Хр-р-р — тьфу!!!

Савел строго посмотрел на собеседника, загасил коротенький окурок о каблук, для верности поплевал на него и спрятал в карман телогрейки.

— Ты, усатый, такого не то что говорить, даже думать не смей, — сказал он негромко, но с таким напором, что Потупа невольно качнулся, будто от толчка. — Что ты знаешь про их награду? Их награда уже при них. Вольные они теперь, счастливые, никому ничего не должны, и никто им больше не указ. А уйти им потому пришлось, что в поселке у вас неспокойно стало. Много лишнего Степан с Григорием знали, вот царь лесной, видать, и решил их прибрать от греха подальше.

Слушая эту тираду, Потупа поморщился, как от кислого, однако спорить не стал: страшновато было, да и не знал он уже, чему верить, чему нет. Запутался за столько лет, потерялся совсем, на чудеса лесные глядя. Ведь Бог — он далеко, не видать его и не слыхать, а Кончар — вот он, рукой подать, и, чуть что не по его, мигом себя оказывает: оглянуться не успеешь, а человека как не бывало…

— Ну хорошо, — сказал Семен Захарович кислым тоном, — и что теперь? Теперь что же — мой, что ли, черед?

— А ты не торопись, — усмехнулся Савел. — Туда всегда успеешь. Ты ему еще здесь послужишь. Скажи-ка лучше, что это за птица у вас в поселке завелась — советник Патриарха? Очень Кончар им интересуется.

Потупа пожал костлявыми плечами и помедлил с ответом, раскуривая новую папиросу.

— Советник-то? Хр-р-р — тьфу! Да уж, это птица… Приехал, сказывает, помочь попу нашему место для церкви выбрать — чтоб, значит, стояла и не горела. Ему ж не объяснишь, что место не виновато. Да он вроде и сам это понял. Постоял с закрытыми глазами, покумекал чего-то и говорит: место, мол, хорошее, а что церковь три раза подряд сгорела, так это, дескать, не от Бога, а от людей.

— Хваткий какой, — заметил Савел.

— То-то, что хваткий! Дар у него какой-то, что ли… Вроде ясновидения, толком-то я не понял, да он и не говорил…

— Дар — ерунда, — отрезал Савел.

— А вот не скажи! Ты его не видел, а я с ним говорил — вот, как с тобой сейчас. Глазищи — огонь! Как глянет — кажется, насквозь тебя видит и еще на три метра у тебя под ногами. Боюсь я его, Савел. Как бы он чего не пронюхал. Вы бы потише, что ли, покуда он не уедет… Ходит повсюду, вынюхивает, выспрашивает, все попа ищет…

— Так вот я же для того и пришел, — сказал Савел, — чтобы твое мнение узнать: как нам с этим советником поступить? Может, его того… в яму? За попом следом, а?

— Да ты что, совсем сдурел?! — испугался Потупа. — Какая яма?! Хр-р-р — тьфу! Это ж не мент участковый, не геолог какой-нибудь мимохожий, а советник Патриарха! Да если он пропадет, сюда столько народу понаедет, что от вашей нечистой силы в лесу за три дня и духу не останется! Я уж и дождаться не чаю, когда он отсюда уедет. Вроде со следующим катером собрался. Ей-богу, не троньте вы его, только хуже будет!

— Ну, это не тебе решать, — сказал Савел. — И не мне. Насчет советника я все понял и Кончару передам слово в слово. Он, между прочим, тоже, как ты, думает — нельзя, мол, советника трогать. А по мне, так кинуть его, бородатого, в яму, и дело с концом. В крайнем случае труп можно вернуть. Участковый протокол напишет — погиб, мол, во время прогулки в лесу через посредство дикого хищника… Кстати, он как — не беспокоит тебя?

— Петров-то? Хр-р-р — тьфу! Да какое от него беспокойство? Сидит как мышь под веником. Только водки много жрет, а так ничего…

— Ну, водка — это пускай. Должен же он тут хоть чем-то заниматься! Не пенек ведь еловый — человек! А человек, Потупа, это звучит гордо.

— Дерьмово это звучит, а не гордо, — уныло произнес Семен Захарович и сплюнул под ноги.

— Согласен, — кивнул Савел, — Но это сказал классик, а с классиками спорить как-то не принято. Вот станешь сам классиком, напишешь: «Человек — это звучит дерьмово», и все за тобой повторять начнут: дескать, да, действительно, так оно и звучит…

— С вами станешь классиком, — проворчал Семен Захарович. — Скорее уж покойником…

— Так ведь классиками, как правило, после смерти и становятся, — засмеялся Савел. — Возьми хотя бы меня. Кто я был при жизни? Жулик, фарцовщик, фальшивомонетчик… Цеховик, одним словом. А как подвели меня под расстрельную статью да как привели приговор в исполнение — о-го-го, кем я стал! До сих пор, наверное, ребята в Москве по моим схемам лохов разводят, добрым словом меня поминают: какого, мол, человека коммуняки загубили, какую голову продырявили!