Потом Савел исчез, растворившись в темноте, а Семен Захарович остался стоять возле открытой двери сарая. Он курил «Беломор», поминутно сплевывая во мрак и пытаясь понять, как дошел до жизни такой, когда это началось и чем закончится. Это оказалось неожиданно трудным делом: вроде бы все факты надежно хранились у него в голове, но за прошедшие десятилетия факты эти потускнели и затерлись, как старые фотографии, и выглядели куда менее реальными, чем легенды. Потупа уже не знал, какие из его воспоминаний являются истинными, а какие ложными. Верить фактам он больше не мог: факты выглядели просто тоненькой оберткой, в которую кто-то смеха ради упаковал свинцовый, неподъемно тяжелый кирпич реальности.
Докурив последнюю папиросу до самого мундштука, Семен Захарович тяжело вздохнул, громко харкнул в темноту и нехотя направился домой, думая о том, что утром ему наверняка попадет от супруги за густо заплеванную капустную рассаду.
Глава 9
Отец Михаил открыл глаза и очень этому удивился: он и не подозревал, что у его бессмертной души тоже имеются глаза, которые надобно открывать и закрывать.
Увиденное также вызвало у него удивление: вместо райских кущ или, на худой конец, пылающих адских топок взору его предстал смутно знакомый бетонный потолок — рыхлый, крошащийся, обильно сочащийся влагой, покрытый ржавыми потеками и разводами, с проступившей кое-где арматурной сеткой.
Все тело ныло и болело, словно батюшка недавно побывал в мясорубке; в особенности досаждали ему левое плечо и правый бок. В голове мутилось, и какое-то время отец Михаил пребывал в твердой уверенности, что попал-таки в пекло за свои многочисленные прегрешения и что в данный момент черти дали ему краткую передышку для восстановления сил перед новым сеансом адских мук.
В связи с этим ему вдруг вспомнилась юродивая старуха, которую он как-то повстречал на паперти одной из московских церквей в те далекие времена, когда еще не помышлял о принятии сана. Старуха пугала прохожих, красочно расписывая ожидающие их после смерти пытки. По ее словам выходило, что расплачиваться за свои грехи каждый грешник будет именно тем органом, которым при жизни грешил: вор — бесконечно уязвляемыми и ущемляемыми руками; сплетник, лжец и сквернослов — языком, коим будет вечно лизать раскаленные сковороды любитель подглядывания — глазами, в которые век за веком будут сыпаться перец и соль и вонзаться острые иглы…
Юродивая скорее всего ошибалась, ибо, сколько ни ломал отец Михаил свою бедную больную голову, ему так и не удалось придумать, что же это такое надобно сотворить при жизни, чтобы после смерти черти старательно и целенаправленно намяли тебе бок — не оба бока, а только один, и притом именно правый! И как, спрашивается, можно согрешить левым плечом?
Тут блуждавший по потолку взгляд отца Михаила наткнулся на место, где совсем недавно кто-то выломал из бетона отставший прут арматуры. Ржавый, обглоданный коррозией коротенький железный пенек свежо поблескивал на изломе, и этот металлический блеск вернул отцу Михаилу память. Он вспомнил причину, по которой считал себя покойником, и сообразил, что каким-то чудом исхитрился остаться в живых.
Уразумев это, батюшка закрыл глаза и первым делом прочел про себя благодарственную молитву. Православное воинство одержало-таки победу над язычниками; оставалось лишь уяснить для себя, насколько эта победа была полной.
Вновь открыв глаза, отец Михаил с трудом приподнял голову и оглядел как помещение, в коем находился, так и самого себя, после чего, уронив голову на тощую подушку, попытался осмыслить увиденное.
Помещение оказалось знакомым: это была та самая камера, куда батюшку поместили с самого начала. Следовательно, одолев медведя (уж наверное, одолев, ибо как в противном случае он выбрался бы из ямы живым?), отец Михаил остался в плену у лесных людей.
Это с одной стороны. А с другой, бок, плечо и правая нога оказались у него аккуратно забинтованными, что явно противоречило местным порядкам. Кончар ведь, помнится, прямо сказал, что больных и раненых здесь никто не лечит — им либо позволяют самим справляться с болезнью, либо попросту их добивают.
Тут могло быть два варианта. Возможно, после победы отца Михаила над медведем лесной люд подчинился решению Божьего суда, признал превосходство Святой Троицы над своим языческим идолом и теперь дожидался только выздоровления отца Михаила, дабы с почетом препроводить его обратно в поселок. Оставалось, правда, непонятным, куда в таком случае подевался сам Кончар — неужто и впрямь обернулся медведем и был заколот в яме самодельной ржавой пикой?
Второй вариант, пришедший в голову отцу Михаилу, предусматривал вмешательство в ход событий каких-то внешних сил, которые нейтрализовали медведя, разогнали кровожадных язычников и, опять же, дожидались только выздоровления батюшки, с тем чтобы благополучно извлечь его из этого проклятого места.