Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

— Мой физический вес уже много лет постоянный и равняется ста двенадцати килограммам.

— Ну тогда тебе и карты в руки, — подмигнул ироничный и добродушный человек. — С таким здоровьем ты поднимешь Парамоновку на новую ступень! Желаю успеха…

За полгода Краюхин побывал во всех населенных пунктах парамоновской земли, имел представление о шпалозаводе, о рыболовецких бригадах, о каждом совхозе, сплавном участке и леспромхозе, успел облетать многие буровые, знал, чем дышат сейсмики и нефтеразведчики, кто нуждается в помощи, без которой немыслимо двинуться дальше, кто из руководителей заваливает работу на вверенном ему производстве по нерасторопности, нерадивости. Таких на первый случай можно было предупредить, приглядеться к дальнейшему их поведению и сделать вывод: или способны хозяйствовать и выправляются, или негодны и от таких надо скорей избавляться.

Конечно, сильный, умелый хозяйственник — ценность в любом настоящем деле. О таком не скажешь, что он так хозяйничает, что от себя по миру ходит. Хозяина видно и по делам, и по речам. Кто говорит водянисто да обтекаемо, тот и в работе ни рыба, ни мясо. Краюхин по житейской практике это давно усвоил.

По осени — урожай еще не везде в районе сняли — довелось Владимиру Ивановичу заехать на Рогачевское отделение совхоза «Кудринский» к Чуркину, о котором секретарь райкома был уже немало наслышан, но встречались они впервые лицом к лицу. По рукам поздоровались — крепко жали, улыбались друг другу открыто, прямо в глаза глядели. Пальцы стиснув, не спешили их разжимать, покрякивали: мускулистые, крепкие у обоих руки, ладони литые, горячие.

— Вот ты какой! — сказал секретарь райкома.

— Кто-то меня не таким рисовал? — спросил Чуркин.

— Сходство полное, не завысили, не занизили, — ответил Краюхин. — Покажи мне хозяйство свое, Тимофей Иванович. Хочу увидеть, где у тебя тут хваленый порядок. Садись в машину.

На полях, куда бы они не свернули, урожай подчистую был снят. Оставалась солома, но и ее уже сволакивали в бурты, скирдовали. Краюхин знал по сводкам, что Рогачевское отделение запасло всех видов кормов с превышением почти в два раза. При таком положении дела иной управляющий на солому не посмотрел бы, а этот вон прибирает.

— На черный день пригодится, — кивнул Владимир Иванович.

— Нам черный день не грозит вроде, да другие в нужде оказаться могут, — сказал Чуркин. — Еще, кажется, не было года, чтобы солома у нас пропадала. Соседи новосибирцы с кормами частенько бедствуют. И нынче уже наведывались ко мне, договаривались. По зимнику все скирды отсюда вывезут.

— Разумно живешь, Тимофей Иванович, — похвалил секретарь райкома. — Значит, недаром Фермером окрестили! Ты, конечно, прости, что я запросто так.

— А по мне этак сподручнее. Где запросто, там души больше.

На окраине деревни монолитно стоял новый коровник, тут же неподалеку достраивался другой.

— На бригадный подряд переходим, — сообщил Чуркин. — Такие хоромы-то заимев, совестно по старинке работать…

От Рогачева дорога вела в Осипово, и Краюхин прямым ходом поехал туда. В Осипове находился передовой лесозаготовительный пункт, где и начальствовал прославленный белорус Гринашко. Уже двадцать пять лет Иван Александрович жил на берегах Чузика, осибирячился, отаежился, прослыл толковым охотником на всякую дичь и всякого зверя. Гринашко держал в поселке образцовую дисциплину, добивался во всем порядка, и план по лесу у него не трещал. А как доставался ему этот плановый лес, знал хорошо только он сам да его рабочие.

Раскряжеванные столетние прямоствольные сосны золотисто, в накат, лежали на нижнем складе у речки. С приходом большой воды, сразу же за последним уплывшим льдом бревна молем сплавлялись до нужного места, где их закошеливали и отводили катерами к шпалозаводу. Из всего района лучший лес был на участке Гринашко, который он вывозил за семьдесят с лишним верст от реки Чижапки.

Краюхин познакомился с Иваном Александровичем на районном совещании по лесу и сразу запомнил этого с виду неброского человека, бойкого, острого на язык и скорого на ногу. Ходил он быстро, руки и плечи при этом играли в движении, голову поворачивал резко, глаза то щурились, то распахивались, и было в них много живости, затаенной насмешливости. И улыбался Гринашко часто, непринужденно, и улыбка могла перейти вдруг в приятный, как бы хрустящий смешок. В нем так и проглядывала предельная искренность, доброта. И весь он был до предела насыщен энергией… Кто-то из членов бюро райкома, знавший Гринашко не один год, приватно сообщил Краюхину, что Иван Александрович всем хорош, но вот пошаливает с прекрасным полом. Что, мол, даже жалобы на него поступали, но теперь стало тихо — не то совсем остепенился, не то похитрел, переполоха не допускает. Хихикнув, член бюро пустился было секретничать по поводу интимных дел директора Заовражинского леспромхоза Чипурова, но Краюхин, не терпевший наушников и не любивший без надобности лезть в «дела сердечные», оборвал любителя копаться в грязном белье. Тот сразу осекся, извинился и отошел…