Урок

Для определения наиболее целесообразных форм «социального лечения» нужно исследовать ряд симптомов (как и при постановке медицинского диагноза). Я бы назвал три основных. Личная порядочность людей. Серьезность их чувств. И, видимо, самое важное — степень их ответственности за детей. И все это измеряется если не умом, то сердцем, той живой человеческой болью, которой люди заплатили за новую жизнь, потому что иное существование для них уже невозможно.

Но, к сожалению (автор данной статьи относит это и к себе самому), любовь и страдания трогают нас в романах и кинофильмах куда сильней и чаще, чем в живой действительности. Мы выходим с размягченным сердцем и покрасневшими веками из кинозала, а через день, окаменев, разрубаем бесстрастной рукой (ну хотя бы на заседании месткома) чужой семейный гордиев узел, будто бы он не из нервов живых человеческих непредвиденно и в то же время уже нерасплетаемо соткан, а хитро, со злым умыслом, стянут из бесчувственных канатов. Видимо, это различие восприятия любви и страдания в искусстве и живой жизни объясняется тем (если отвлечься от тех или иных сугубо индивидуальных данных каждого из нас), что художник отбирает самое возвышенное, волнующее, трогающее наши души, то, что в повседневной действительности переплетено с невозвышенным, невысоким, с будничным и даже мелким, и мы сами должны выполнить работу отбора, то есть быть художниками, и это нередко не удается…

«Дело» Снегова и Лебедевой, возникшее по заявлению Павла Никаноровича, тоже рассматривалось на заседании-месткома. Существует ряд «объяснительных записок» местному комитету от педагогов, наблюдавших за развитием отношений двух молодых людей.

Серьезное, реалистическое решение построить новую семью последовало у Снегова и Лебедевой за естественным романтическим периодом отношений, когда люди, увлеченные новым чувством, особенно когда они молоды, не склонны задумываться над тем, как оно отразится на их судьбах…

Вот этот-то романтический период и дал в основном материал для обвинения в аморальном поведении, несовместимом с воспитанием молодежи.

Позднее, в показаниях на суде, существенное место заняла тема буфета: «Олечка, что мы будем кушать?» — это рассматривалось как «демонстрация чувств». О демонстрации чувств шла речь и в «объяснительных записках».

Из объяснительной записки педагога Кузьминой Л. М. местному комитету

«7 марта был вечер, посвященный Международному женскому дню… Был веселый, нарядный и влюбленно-счастливый Снегов. Я не выдержала и подсела к нему, так как по возрасту (мне 52 года) я имела право поговорить о нравственном поведении… Я рассказала, как у меня двадцать лет назад молодая завистливая, с черной душой девица увела своими чувствами мужа и отца дочери (ей было тогда три месяца), что все начинается с легкомысленного влечения… Когда человек (или птица, или зверь) бросают гнездо, созданное ими, и начинают новую жизнь, говорят: „Ушел из семьи“… В далекие времена любвеобильные мужи имели совесть и в зависимости от их „сберкнижки“ строили гаремы и не предавали вчерашнюю любовь на поругание. Этот же муж идет против всех законов, старых и нашего, советского… Я выражаю мысли многих наших женщин…»

Иронически улыбаться не стоит… Чтобы понять несерьезность этого документа, надо отнестись к нему с великой серьезностью. «Был веселый, нарядный и влюбленно-счастливый Снегов». И она была, несомненно, веселая и влюбленно-счастливая. Лично я понял бы Л. М. Кузьмину и остальных педагогов, написавших нечто подобное, если бы Снегов и Лебедева делали тайну из собственных отношений, утаивая их, если бы они лгали, лицемерили, обманывали. Тут же все наоборот — с самого начала их осудили за то, что они не делали тайны.