Урок кириллицы

— …ДОБРО должно быть с кулаками? — Анаврин затушил в блюдечке сигарету и поднялся. — Извини, но все это напоминает мне покинутый Литинститут. Надоело. Я хочу сам выпекать свой теософический кокс, а не ждать, когда мне подвезут сбрикетированную в кирпичики истину. А потому счастливо оставаться…

— Погоди, мне тоже нужно идти, — встал Перехватов. — Жаль, не послушал ваших стихов, — виновато улыбнулся он гостям. — Но я думаю, мы ещё увидимся.

Борис проводил их в переднюю и, защелкнув замки, возвратился.

— Всё-таки, блин, мне кажется, их лучше читать, чем слушать… Ты-то как все это выдержал? — повернулся он ко мне.

— Да ничего… Я ведь тоже имею отношение к книгам, хотя и не пишу их сам. Так что мне это интересно.

— А кто вы? — спросила худенькая брюнетка.

— Я работаю в библиотеке. Сейчас мы создаем музей писателя Горохова, то есть — Василя-из-Кундер. Так что стихи и проза для меня такая же стихия, как и для вас.

— Стихи — это воздух культуры! — резюмировал Берлинский. — А потому я предлагаю послушать нашего гостя из северной столицы, — он кивнул головой на долговязого угреватого парня, молча притаившегося с бутылкой пива в руке на углу стола. — Толян, прочитай нам что-нибудь свеженькое.

— Добро, — поднялся тот. — Вот — самое последнее, я написал его буквально сегодня утром в электричке…

И, широко, как Вознесенский, отбивая такт рукой, громко прочитал:

Скорый поезд из Питера
номера с головы!
Едут бляди и пидоры
от Невы до Москвы!
Гул в вагонах нетопленых,
тамбур пахнет махрой!
До рассвета чуть тепленьким
будет каждый второй!
В свитерках не залатанных,
не стыдясь своих дыр,
молодые, патлатые,
лишь пришедшие в мир,
утром выйдут из поезда,
в голове — пустота…
…Помоги им опомниться,
отрезви, Храм Христа!

Закончив читать, Толян молча сел на место и отхлебнул из пивной бутылки.

— А ты, Борь? — окликнул Викторион Таракьянца. — Прочтешь что-нибудь?

— Если слушатели готовы терпеть, то можно.

— Что? До сих пор ещё экспериментируешь?

— А что ещё можно делать в мире, который существует по законам текста?

— Да ладно тебе! Ролана Барта начитался? Всё уже, мол, было, было, было, а потому — всё только повтор и цитирование, а если всё только цитата, то что тогда в жизни имеет право претендовать на ощущение трагедии? Ничего. Так?..

— Ну, не совсем так, но… Впрочем, я могу и не читать.

— Ладно, читай. Мы уже слушаем.

— Смотри… Не я говорю, но ты.

Борис прислонился к дверному косяку, прикрыл глаза и, скрестив на груди руки, бесцветным, но четким голосом прочитал:

Шмардыгал Брандограй по грабору,
фурзыгая и тряжно брендя.
А настрапу — ляляла Фиора,
лестолазо флудями кудя.
— Брандограй, Брандограй, требрухите!
Ранзе журно так тряжно брендить?..
И закляк Брандограй, оропитев,
и закрокало звенце в прети.
— Илисите, Фиора, Фиора,
я — кандо, мурандо и трандо.
Не кухите ваво, лилодора,
дудем врехте калять от и до…
…И гунда покоргилось за жоро
закулевшее зорце на ной,
шмардыгал Брандограй за Фиорой,
и мугалы им фри за руной.

— Ну и чего тут такого сверх экспериментального? — подала голос сидящая на коленях у одного из парней тяжелогрудая крепенькая девица в белых кучеряшках. — Классическая «глокая куздра», только развитая до размеров полноценного стихотворения. Но смысл его абсолютно понятен, и я искренне порадовалась и за этого увальня Брандограя, и за встреченную им Фиору. Потому что для передачи настоящих чувств не обязательно знать язык. Обходятся же без помощи Розенталя орлы, львы, куропатки?

— Угу, — кивнул Берлинский. — И собаки в период течки…

— Я предупреждал, что пишу нестандартно, — напомнил Борис, — а потому прошу прекратить дискуссию. Творчество — процесс индивидуальный, так что не будем превращать литературу в третью Чеченскую войну.

— Между кем и кем?

— Да как всегда — между властителями дум и блюстителями дум.

— Ну, хорошо, хорошо, давайте сегодня обойдемся без споров, согласился Викторион. — Анют, прочти что-нибудь человеческое! — попросил он брюнетку за моей спиной.

— Но у меня всё грустное…

— Да хрен с ним, лишь бы эта грусть была настоящая! Читай.

— Ну, хорошо…

Она опустила долу глаза и медленно, будто восстанавливая перед внутренним взором описываемую картину, начала: