Урок кириллицы

…На блок-посты — Великая Дремоть
сошла, как наважденье, как химера.
И взять бы хлыст да спящих отпороть
(чтоб не нарушали Устав караульной службы),
да только нет в войсках Милицанера.
А потому, крадясь с большим ножом,
пришла к ним смерть — к таким, во сне сопящим
меж часовых протиснулась ужом
и, скорчив рожу, крикнула: «Ужо!
Ужо я вас почикаю тут, спящих!..»

Уже под конец выступления Дрыгова мне почудился льющийся откуда-то сверху тяжелый монотонный гул и, подняв голову, я посмотрел в небо. Пересекая озаренную солнцем синеву, там черной вороньей стаей тянулись в сторону Сенокосова восемь тысяч начиненных смертью натовских бомбардировщиков.

Я огляделся по сторонам. Подчиняясь всеобщему духу тусовки, толпа завороженно внимала выступающему, не обращая внимания ни на какие самолеты над головой. И я тоже стал смотреть на сцену.

Следующей к одетому в презерватив микрофону подошла украинская поэтесса и, как она сама о себе добавила — «прэдставныця ордэна куртуазных бубабыстив» — Роксана Забодужко, прочитавшая объемный рифмованный манифест под названием «Монолог Хохлуши», начинавшийся с такого признания:

Я хохлушка молода,
звать мэнэ Маруся.
Кажуть вси, що я — манда,
а я й нэ журюся.
Гляну в нэбо — дэсь бо там
Бог всих гришных судэ.
Ну так що ж! Я й Богу дам
З мэнэ нэ убудэ…

— Я — с вами! — прогремел, венчая её выступление, высоко над головами президентский голос. — Я — с вами!..

Глава Ч (90)

ЧЕРВЬ тревоги, зашевелившийся во мне при появлении НАТОвских бомбардировщиков, разрастался все больше и больше, заслоняя все происходящее на эстраде и заставляя меня то и дело поглядывать в небо.

— Слушай, ты скоро выступаешь? — шепнул я на ухо Борису.

— Сказали, что в первой десятке. А что?

— Да так… Чего читать будешь, решил?

— Да уж не «Русь — не трусь». Есть у меня одно коронное стихотворение.

Я заставил себя успокоиться и принялся ожидать выхода Таракьянца.

— Я — с вами! — в очередной раз прогремел над головами бас гаранта Конституции. — Я — с вами!

«Лучше бы ты был сейчас с сенокосовцами», — подумал я, скашивая взгляд в сторону все ещё тянущихся по небу железных птиц…

А минут через двадцать — двадцать пять ведущий стиходрома объявил, наконец, и фамилию Бориса.

Глава Ш

— ША, чуваки, я выступаю! — предупредил он и, легко вспрыгнув на доски помоста, направился к стойке микрофона.

Глава Щ

«ЩАстя — воно як лампочка у хати, щаслыву людыну за тры киломэтра выдно», — эти произнесенные когда-то мамой слова сами выплыли из недр моей памяти, когда я увидел лицо подходящего к микрофону Бориса. Он действительно сиял так, будто внутри его организма включили тысячеваттный светильник — казалось, свет прямо изливается из его глаз, из открывшегося в счастливой улыбке рта, стекает с курчавых смоляных волос…

«Ша, чуваки!» — словно бы говорил он, поднимая в приветствии руку.

Откликаясь на поданный знак, толпа тоже вскинула в небо растопыренные рожками пальцы, ответила тысячеголосым приветствующим ревом, и… И в это самое мгновение воздух вдруг наполнился каким-то непонятным, похожим на завывающий в печной трубе ветер, воем и свистом…

Как будет объяснено потом в средствах массовой информации, у одного из пролетавших над Москвой натовских бомбардировщиков по чисто технической неисправности оторвалась из-под крыла ракета, которая и упала в момент проведения стиходрома за кремлевскую стену — примерно туда, где была установлена выдвижная крановая стрела с площадкой для Президента.

В моей оглушенной взрывом памяти, словно в замедленной съемке немого кино, до сих пор сохраняются кадры того, как из-за зубчато-красной стены Кремля вдруг вырастает черный, с проблесками огня, столб взрыва, и ссеченная его острой волной, от тела гаранта Конституции отделяется его седоволосая крупная голова и, описав в воздухе высокую дугу, падает прямо на голову подошедшему к микрофону Борьке. Я вижу, как сбитый с ног этим ударом, он валится на доски помоста, как в инстинктивном защитном движении приседает к булыжной мостовой стоящая на площади толпа, и как начинает медленно клониться в сторону Москвы-реки сносимое ветерком черное облако дыма…

Восприятие действительности возвратилось внезапно — я вдруг обнаружил себя, не заметив, когда, присевшим на корточки и обхватившим голову руками. В ушах у меня отчаянно звенело. Тряхнув головой, я попытался освободиться от этого звона, но ничего не получилось.

Тогда я оглянулся направо, налево…

И догадался, что это гудит не у меня в ушах, а вокруг.