Гул шел откуда-то сверху — со стороны Кремля, и прислушавшись, я понял, что это гудит большой колокол на Иване Великом — встряхнутый взрывом, он гудел, будто созывая народ на вече. Казалось, сейчас ему ответят звонницы храма Христа Спасителя, затрезвонят у Казанской, у Ивана Воина, у Спаса в Наливках, на колокольнях Марона Чудотворца, Григория Неокессарийского, Успения в Казачьей, Петра и Павла, Флора и Лавра, Иоакима и Анны… А там подхватят этот набат колокола Михаила Архангела, что в Овчинниках, Никиты Мученика, с Пятницкой, Воскресения в Кадашах, Николы в Толмачах, Преображения на Болвановке… Отзовутся у Троицы в Лужниках, у Катерины Мученицы на Ордынке, Николы Заяицкого, Николы на Барсеневке… А потом только слушай — Георгий Победоносец, что в Яндове, Никола Голутвинский, Косьма-Дамиан, Вознесения на Серпуховке, Воскресения Словущего, в Монетчиках, Спаса-на-Бору…
Трудно сказать, сколько висел над Васильевским спуском этот, похожий на шоковое оцепенение, звон, может, пять минут, может, десять — но вдруг Борька шевельнулся и сел. Затем медленно огляделся по сторонам и, протянув руку, поднял за волосы президентскую голову. Голова была аккуратной и чистой — ни вытекающей из оборванных вен крови, ни болтающихся сухожилий или лоскутов кожи — только однотонная гладкая плоскость шейного среза с круглым отверстием в центре. Держа её в своей руке, Борька осторожно поднялся на ноги и шагнул к микрофону. Брезгливо сдернул свободной рукой болтающийся на нем презерватив. И медленно, словно бы впервые осваивая речь, прочитал:
Затем со всего маху стукнул президентской головой об доски настила, и та подскочила от удара, как баскетбольный мяч, так что стало видно, что она резиновая, и, снова поймав её за искусственные волосы, он поднял её высоко над собой, показывая всей площади.
— Он — с нами! — прокричал Борька в микрофон. — Он — с нами!
И, ещё раз стукнув президентской голову об сцену, он поймал момент, когда та подпргынет над досками настила и, широко размахнувшись, будто пробивая пенальти, изо всей силы вмазал по ней обутой в кроссовку ногой, так что шар головы взвился над толпой, а затем опустился куда-то в центр площади, порождая неистовый вопль восторга, и, наткнувшись на выставленные над головами кулаки, опять взлетел в вышину и опять опустился на ожидающие его кулаки молодежи. И пошел гулять из конца в конец переполненной ревущим народом площади, подлетая и вновь опускаясь, и пошел кувыркаться, то удаляясь от эстрады, а то снова возвращаясь к ней по мосточкам торчащих навстречу ему над головами кулаков…
А Борька повернулся спиной к этому аттракциону и, глядя прямо перед собой, медленно двинулся прочь с помоста.
Глава Ъ
— …ЕРмак отечественной словесности — Виктор Едрифеев! — торжественно объявил за нашими спинами выход очередного гения очухавшийся от шока ведущий, и толпа взорвалась разгульным бандитским гоготом и свистом.
Глава Ы
— …ЕРЫжки да воры вокруг, а не государевы люди! — громко ругался, глядя со стороны на это действо, какой-то высокий худой старик с клинообразной черной бородой с проседью, одетый в темный затрепанный халат до пят и высокую остроконечную шапку с заломившимся набок верхом. — Видно, и впрямь Антихрист приближился, и Откровение Апостолово сбывется…
Глава Ь
— …ЕРЬков, мать твою, ты куда смотришь? Что у тебя за типы в центре Москвы шатаются! «Где, где?» В манде! Это ты постовой, а не я! Откуда, я спрашиваю, этот старик придурковатый у Кремля появился? Убрать его немедленно, вызывай машину!..
Глава Ѣ
— …Я, ТЬфу ты, ну ты, смотрю, а он прет на меня, как Т-34, да ещё и орет при этом: «Ты как стоишь, холоп, перед государем? Царя не признаешь, разбойничья харя?..» Мне аж не по себе сначала стало — ну вылитый Иван Грозный, прямо, как из кино вышел… Еле вшестером в машину затолкали, такой здоровенный оказался. Да ещё какая-то палка дурацкая в руках. Если бы Сидоров ему по яйцам ногой не вмазал, того и гляди, пораскидал бы нас…
Глава Ю
— Юродивый, что ли? — спросил я, оглядываясь на услышанные реплики милиционеров.
— Да тут теперь пол-Москвы юродивых, — откликнулся Чохов. — Не столица, а край непуганных идиотов.
«…И мерседесов, — вспомнил я слышанную уже где-то раньше остроту. Интересный получается набор…»
Глава Ꙗ
— Яблочный Спас называется! — проворчал, выбираясь из толпы, Фертоплясов. — Ничего себя яблочко упало! Наливное!
— Ну так — август… Помнишь, Перехватов читал нам свой неопубликованный роман в стихах — «Моление о миллениуме»?