Урок ловиласки

«Э-э… ой!» Царевна непроизвольно дернулась. Я, одурманенный происходящим, тоже. Это было странно и невероятно — то, чего быть просто не могло. Пальцы, соучастники ограбления банка чужих возможностей, действовали слаженно. Похищенные возможности оказались с двойным дном, внешнее противилось, внутреннее звало и затягивало. Феофания взлетела в неизвестность на двухступенчатом двигателе и воспарила в пугающей невесомости. Теперь ее несло по далекой заатмосферной орбите, откуда выпавшая из здравого смысла царевна с изумлением взирала на прежние пределы возможного. Рамки привычного оказались размытыми, границы — бессмысленными, моральные установки — условными, поскольку отныне зависели от обстоятельств. Это было нелогично, но это было именно так. Новая реальность воздвигала новые границы, старые барьеры рушились, окно возможностей оказалось гораздо шире представимого. У Феофании небывало напряглись мышцы, взбесился пульс, а кожа пошла бурыми пятнами. Центральные ореолы на валиках сахарной ваты вовсе превратились в короны с зубчиками по окружности и остроконечными шлемами внутри. От легкого покачивания, к которому интуитивно перешла царевна, они мелко вибрировали, как лужа от падавшей листвы. Чудесами природы, созданными с моим участием, хотелось любоваться бесконечно, это было не бесстыжее предложение себя, как у окружившей нагой толпы, где от меня требовалось только послушно глазеть и подчиняться приказам. Происходившее с Фефанией было результатом исключительно моих действий. На ее лице застыла смесь вожделения, брезгливости, испуга и непонимания, как такое возможно. Коктейль чувств плавно сменялся танцем пятен в глазах. Веки опустились, скрывая закатившиеся расширенные зрачки.

Теперь и Кларе стало завидно. Не понимая, что происходит, она видела итог. Могу сказать точно: такого она еще не видела. Даже представить не могла. Да что о ней говорить, если я сам оказался в полнойпрострации. По внутренней стороне бедер мощным отливом прошли волны дрожи. Логика по шкале от нуля до бесконечности застряла где-то в районе, близком к невменяемости, и отправила разум в нокаут. Все ограничения рухнули. Принципы растаяли. Простой вопрос: зачем я делаю то, что делаю?! Захотелось? Ничего подобного. Не может захотеться то, чего никогда не делал, и что заранее вызывало отторжение как моральное, так и физиологическое. Получается, что я поддался общему настроению. Меня заставили делать одно, я с удовольствием подхватил идею, от которой коробило, развил ее, а в действиях пошел даже дальше организаторов. Происходило нечто непонятное. Но думать об этом не хотелось. Хотелось продолжать — подзуживать и провоцировать, вызывать на дуэль и побеждать, создавать ситуации, которых без меня — низведенного до положения вещи и лишенного возможности действовать — не произошло бы. Я вошел в раж и стал получать моральное удовольствие от аморальности происходящего. Полное безумие. Феофания улетела в ощущения. Клара хмурила бровки и пыталась повторить то, что видела, но что видела, она не понимала.

Нечто новое, возникшее у нас, заметила Ефросинья. Она нетерпеливо повозилась на месте, а от сжатых губ словно морозом повеяло. Несколько долгих секунд ее взор поочередно сверлил Клару, Феофанию и меня. Затем, после мощного выдоха, царевна отвернулась и шепнула что-то Варваре.

Клара и Феофанией побелели. Меня скрутило.

Но нет, ни преподавательница, ни сама возмутительница спокойствия, внимания на внешне добропорядочных баловниц не перевели. Ефросинья, на которую на миг пало подозрение в стукачестве, глядела исключительно на пособие, и ее слова, скорее всего, касались именно этого предмета.

— Спасибо, а то я сама собиралась, — выдала в ответ Варвара.

Худенькая царевна вскочила и умчалась, сразу став невидимой за разошедшейся и вновь сомкнувшейся стеной учениц.