Урок ловиласки

Собравшись в течение минуты, все расселись вокруг меня на траву: грязные, мятые, стыдливо прикрывавшие пятна на одежде. Давно не мытые головы по-заговорщицки приблизились. Довольные, что выбор остановился на них, царевны горели жаждой деятельности.

— Мы с вами пойдем в дальний лес за едой, — объявил я. — Возьмите по пустому мешку.

— Оружие брать? — поинтересовалась большая Антонина, серьезно глядя в лицо. Без страха. Вдумчивая и предусмотрительная, она просто узнавала, к чему быть готовой.

Хорошие качества для похода. Я похвалил себя за выбор.

— Обязательно. Кто-нибудь из гнука стрелять умеет?

Все сделали страшные глаза. Еще бы, запрещенное оружие.

— Берите мечи. — Я обернулся к Варваре: — Захочется пить, выкопайте ямку в самом сыром месте, будет сочиться вода.

Она непонимающе сомкнула брови:

— Разве я не иду?

— Остаешься за главную. Сидеть тихо, не шуметь, деревьев не валить, костров не разжигать. Появятся чужие — уходите от них в противоположную сторону. Если мы не вернемся до утра, идите на закат, сколько сможете, там повернете на север, к людям. Должны выйти к своим.

— А если вам понадобится помощь?

Я отмахнулся:

— Ни в коем случае не идти за нами без разрешения. Если что — пришлю связную. Или дам знак: на высоких деревьях вон в той стороне вывешу свою рубаху.

— Тогда сразу идти к вам? — уточнила Варвара.

Я на миг задумался. Какой сигнал подать, если опасность? Костер развести? Дерево свалить? Это долго, и кто-то может сделать то же самое случайно. Можно поднять два сигнальных флага. Если уже прячешься на дереве, это возможно, но поднимать два при реальной угрозе… нет, при угрозе надо делать простейшее. Меняем.

— Одна тряпка — срочно уходите. Две — идите к нам. Повтори.

— Одна — бежать от, две — шуровать к.

— Отлично.

Моя команда повеселела, Антонина широко и могуче потянулась, курносое личико Майи вскинулось на меня, ожидая приказа. Кристина даже оперлась о землю руками, готовясь вскочить всеми четырьмя конечностями. Кандидатка в стаю, понимаешь. Сам бы так сделал. Я ведь только-только начал отвыкать. Недавнее звериное прошлое не отпускало, приходилось постоянно держать себя в руках и пресекать на корню позывы, которые испугали бы девчонок. Не хватало еще привычно грыкнуть с возмущением или обратиться к кому-нибудь кратким «ррр» вместо неимоверно длинной фразы, которую нормальный человолк легко понял бы по интонации, позе и мимике. Слов человолки не знали, только радостный лай, грозный рык и вой страдания, зато остальные чувства и понятия прекрасно выражались их смесями и вариациями. Например, бывало так:

— Рррр! — опрокидывал меня грузным телом самец, которого мы с Томой прозвали Гиббоном.

Приходилось лежать на спине, подрыгивая ножками, и делать вид, что подавлен, что все понял и покоряюсь. Что именно понял? Неважно, в любом случае это по поводу вечного выяснения, кто сильнее. Гиббон имел габариты шкафа, волосатость дикобраза и вонючесть скунса. Каждый раз, когда его ставил на место вожак, Гиббон шел отыгрываться на менее значимых особях. Понятно, что это я так витиевато о себе выразился. Местный порядок напоминал нечто вроде армейской дедовщины, как о ней рассказывали. Выглядит отвратительно, но в ней имеется системообразующий стержень, на котором тоже может держаться общество. Оно и держалось.

Или такой «разговор»:

— Гав! — радостно говорила мне молодая низкоранговая самочка, оттесняя от основной стаи.

Худая и жилистая, она не имела пары. Ростом с Тому, возрастом постарше. На вытянутом лице блуждало беспокойное подобие улыбки. Волосы напоминали мои: русые, непослушные и столь же нестерпимо грязные. Хлипкие плечи передних конечностей перетекали в узкую грудную клетку. Тельце топорщилось мягким вниз, а жесткими лопатками вверх. Как штурмовик на боевом вылете: сверху крылышки, снизу бомбочки. Впалый животик нежданно проступал отчетливой решеткой пресса. Поскольку хвоста не имелось, самочка задорно помахивала передо мной тощей кормой так, будто он подразумевался. Пару раз умудрялась лизнуть в щеку или куда достанет. Я отбрыкивался, строил страшную морду, рычал, но, видно, не очень правдоподобно. Попытки подружиться не прекращались.

— Опять Пиявка приставала? — неведомым способом узнавала Тома о том, чего видеть никак не могла.

Я изображал надменное равнодушие. Типа, не ваше волчье дело, сударыня человолчица Тома.

У нее тоже завелся поклонник. Он не подходил, глядел издали истосковавшимся голодным взглядом, нарезал круги, как бы демонстрируя себя, но не навязываясь. У нас он стал Зыриком, Вуайеристом, Глазодером, Смотрюном… Каждый день приносил новые варианты.

— Как наш Смотрик? — интересовался я после любой отлучки. — Руку и еще что-нибудь предложил?

— Все смотрит, — горестно вздыхала Тома.

— Любуется, — объяснял я.

— Было бы чем, — сердито фыркала Тома. — Тут вон сколько всяких вот с такими и с вот тут о-го-го.

— Зато ты всех нежнее, всех румяней и умнее.

Перекинуться несколькими фразами удавалось нечасто. Обычно после первого же шепота где-нибудь раздавался настороженный или агрессивный рык, и мы затыкались.