Уроки химии

Выполненный мелками – цветным карандашам Мадлен предпочитала именно мел, который, к слову, тут же размазывался, – рисунок превращался в скопление размытых штрихов, как будто изображенные на нем объекты силились покинуть фон. Опустив голову, Элизабет разглядела нескольких палочных человечков, собаку, газонокосилку, солнце, луну, вроде как автомобиль, цветы, длинный ящик. Южную сторону пожирал огонь, на севере властвовал дождь. А прямо по центру вилась объемная масса.

– Знаешь, – сказала Элизабет, – это просто здорово. Видно, что ты очень старалась.

Мэд надула щеки: мать явно не распознала и половины изображений.

Элизабет еще раз изучила рисунок. Когда-то она читала дочке о традиции древних египтян изображать на крышках саркофагов историю прожитой жизни – взлеты и падения, озарения и разочарования; для каждого этапа подбиралась точная символика. Но во время чтения она задалась вопросом: а не случалось ли художнику проявить рассеянность? Изобразить змею вместо козы? И если да, мог ли он оставить все как есть? Кто знает. А с другой стороны, не это ли составляет суть жизни? Вечное приспособление, вызванное чередой бесконечных ошибок? Да, это так: ей ли не знать?

Минут через десять в вестибюль спустился доктор Донатти. Удивительно, но при виде ее он как будто просветлел лицом.

– Мисс Зотт! – Он приобнял ее, оцепеневшую от нахлынувшего отвращения. – Как раз вас вспоминали!

На самом деле он не забывал о ней ни на секунду.

– Расскажи, кого ты нарисовала, – обратилась она к Мэд, указывая на фигурки из палочек.

– Это ты, я и Гарриет, – объяснила Мэд. – И Шесть-Тридцать. А тут ты гребешь, – и она ткнула пальчиком в предмет, похожий на ящик, – а вот наша газонокосилка. Здесь – огонь. Тут еще какие-то люди. А вот наша машина. Это выходит солнце, а потом выходит луна, а дальше цветы. Теперь понятно?

– Вроде да, – сказала Элизабет. – Что-то про времена года.

– Нет, – отрезала Мэд. – Про времена моей жизни.

Изобразив понимание, Элизабет закивала. Газонокосилка?

– А здесь что нарисовано? – спросила Элизабет, указывая на белый омут в самом центре рисунка.

– Это яма смерти, – ответила Мэд.

От удивления Элизабет вытаращила глаза.

– А это? – Она указала на череду косых линий. – Дождик?

– Это слезы, – сказала Мэд.

Элизабет опустилась на колени, чтобы ее глаза оказались на одном уровне с глазами Мэд.

– Ты чем-то расстроена, зайка?

Мэд обхватила материнское лицо своими маленькими, перемазанными мелом ладошками:

– Я – нет. А ты – да.

Когда Мэд ушла играть на улицу, Гарриет обмолвилась про «уста младенца», но Элизабет сделала вид, что не расслышала. Ей и без того было известно, что дочь умеет читать ее, как раскрытую книгу: Мэд и раньше улавливала то, что другие тщательно скрывали. На прошлой неделе во время ужина она ни с того ни с сего произнесла: «Гарриет никогда не любила». «Шесть-Тридцать все еще себя винит», – вздохнула она как-то за завтраком. «Доктору Мейсону надоели вагины», – изрекла перед сном.

– Вовсе я не загрустила, Гарриет, – солгала Элизабет. – У меня, вообще-то, есть отличные новости. Гастингс предложил мне работу.

– Работу? – сказала Гарриет. – Но у тебя уже есть работа – причем такая, которая позволяет и зарабатывать, и ребенка растить, и собаку выгуливать, и исследования свои продолжать, и даже греблей заниматься. Многие ли женщины могут этим похвастаться?

Ни одна, подумала Элизабет, да и самой ей хвалиться особенно нечем. Плотный график выжимал из нее все соки, непостоянство дохода угрожало благополучию семьи, а ее самооценка достигла нового дна.

– Не нравится мне эта затея, – бурчала Гарриет, и без того недовольная внезапностью учебы, перечеркнувшей все ее планы. – После того, как они обошлись с тобой и мистером Эвансом? Хватит и того, что тебе приходится лебезить перед всеми этими недоумками, которые сюда таскаются.

– В науке все так же, как и в других областях, – оправдывалась Элизабет. – Одни преуспевают, другие нет.

– Я говорю, что думаю, – не унималась Гарриет. – Но кому, если не науке, дано отсеивать слабоумных? Разве не это нам внушал Дарвин? Что слабые особи в конечном счете вымрут? – Но она заметила, что Элизабет уже не слушает.

– Как ребеночек? – Донатти взял ее под руку и повел в свой кабинет. Опустив глаза, он немало удивился: пальцы у нее были перебинтованы точно так же, как и в день увольнения.

Зотт бросила в ответ какую-то фразу, но он пропустил ее мимо ушей – увлекся обдумыванием своего следующего шага. За последние несколько славных лет, пока ему не докучал союз Зотт – Эванс, все в институте наладилось. Не в смысле реальных успехов, но работа кипела. Даже этот идиот, Боривиц, как будто ума набрался. Создавалось впечатление, что Эванс должен был умереть, а Зотт – уйти именно для того, чтобы другие химики расправили крылья.

Однако тогда же о себе напомнил старый нарыв. Тот самый щедрый инвестор. Явился – не запылился. Выпытывал, к какой матери все это время мистер Зотт отправлял его деньги. Где статьи? Достижения? Результаты?