Уроки любви

— Я не хочу огорчать Хильду. Он замялся. Здесь болтают всякие глупости. Чепуха, конечно… Садись, детка. Хочешь чего-нибудь вкусненького?

Забравшись с ногами на диван, Джес отрицательно покачала головой и уставилась на отца печальными черными глазами. Голубая ленточка, небрежно подхватившая на затылке тяжелый русый хвост, выглядела чрезвычайно наивно, а в длинных ногах с тонкими щиколотками и крепкими коленками было что-то трогательно-жеребячье.

— «Бедняжка, подумал Арон. Я совсем не уделяю ей внимания. И что за чушь мелят эти чопорные провинциалы, возомнившие себя великой нацией! Да, не сладко быть чужаком…»

Арон подсел к дочери и осторожно погладил ее по голове. Она охотно прильнула к отеческой груди, не смущенная редкой лаской.

— Что бы тебе хотелось, детка? Мои дела идут в гору. Мы можем позволить себе пошиковать. Хочешь собственный патефон или хороший велосипед? А, может, вы с Хильдой совершите набег на дамские магазины? Моей девочке пора превращаться в хорошенькую невесту. Ну, что это за детские юбчонки?! Да и блузка явно мала. Покосился он на расстегнутый вырез тугой трикотажной майки, в котором виднелись очаровательные смуглые груди.

— Спасибо, папочка! Пересев на колени к отцу, Джессика обняла его. Я хочу только одного… Она смущенно замолкла.

— Что, что, детка? Заволновался Арон, почувствовав какие-то непонятные токи, исходившие от девушки.

— Я хочу петь в церковном хоре. Попроси отца Стефано взять меня. Он ведь всегда здоровается с тобой.

Арон хотел возразить, что едва знаком со священником и никогда не слышал, чтобы дочь интересовалась пением, но отчего-то потерял дар речи.

— Ты знаешь ноты? Нет? Хм… А что ты хотела бы спеть, детка? Отец Стефано внимательно посмотрел на пришедшую в церковь девушку. Семейство Галлштейнов не отличалось набожностью. Фрау Хильда посещала протестантскую церковь, господину Арону скорее следовало бы интересоваться синагогой, но к причастию Джессику привели сюда, в католический храм святой Варвары. Это произошло год назад, и больше ни разу дочь Галлштейна не показывалась на службах. Она была столь хорошенькой и нежной девушкой, что мысль об ангельском характере и кротости приходила сама собой. Прикрыв плечи черной вязаной шалью, Джес смиренно стояла перед отцом Стефано. Темные загнутые ресницы опущены, руки теребят шелковую бахрому.

— Можно мне спеть «Марита, охо-хо»? С невиннейшим видом назвала она песенку, популярную в местном кабачке.

— Видишь ли, дитя мое… в храме звучит совсем другая музыка… Возможно, тебе лучше пойти в музыкальную школу.

— А ваш хор? Ну, тот, что поет здесь по праздникам, в нем что, нет свободного места?

— мы с радостью принимаем каждого, кому по душе церковные песнопения, чья душа стремится к Спасителю нашему… Но ведь мало только хотеть петь, здесь требуется и умение владеть голосом. Осторожно заметил священник.

— Это они-то владеют голосом? Недобро хмыкнула девушка, но тут же лицо ее одарила мягкая улыбка. Я проходила мимо в воскресенье. Здесь пели и звучал орган. Это была прекрасная музыка… Вот только… только… Мне не понравилось, как завывал этот толстозадый мальчишка.

— У мальчика начался переходный возраст. Увы. Вздохнул отец Стефано. Еще в прошлом году все плакали, когда он пел «Ave, Maria!».

— Ага, эта песня, кажется, так называется. А вы можете подыграть мне?

Священник смутился. Он не имел ни малейшего намерения глумиться над величайшим гимном. Как бы не велика была христианская доброта, он не мог идти на поводу у странной девицы.

— Завтра у нас очередная спевка. Приходи после школы, послушаешь, что здесь происходит, попробуешь подпевать.

— Подпевать?! В темных глазах Джессики что-то блеснуло испуг или насмешка? Хорошо, падре… Но, пожалуйста, очень прошу вас, сыграйте потихонечку эту мелодию. Она снится мне, звучит в моем сердце… Я только немного послушаю.

— Хорошо. Отец Стефано достал ключи от органной. Постой здесь.

В сумраке пустой церкви царил особый, возвышенный покой. Лишь возня голубей под куполом да потрескивание горящих у алтаря свечей нарушали тишину. Выйдя в центр главного нефа, девушка с интересом рассматривала иконы. Цветной свет, падающий через витраж центральной розетки, озарил ее фигуру райской прозрачной пестротой.

Стефано тронул клавиши. Как всегда, от звуков этой мессы у него что-то замерло в груди и похолодели кончики пальцев, словно прикасавшиеся к потустороннему. И вдруг все пространство заполнил голос. Звонкий, хрустальный, молящий. Каждый звук, каждый перелив был так точен и так неожиданно великолепен, что по спине Стефано побежали мурашки. Он машинально продолжал играть, ощущая всей изумленной душой, что является свидетелем величайшего откровения. Девушка пела только одну фразу, но Стефано слышал так ярко и глубоко, словно впервые, все слова гимна, открывающие свой простой и величественный смысл…