Арина, не оборачиваясь, выкрикивала команды и, прикрывшись конем, непрерывно-плавным отлаженным движением натягивала тетиву, пускала стрелу и тут же доставала из-за спины следующую. Вот когда она по-настоящему оценила то, что Андрей выбрал ей из добычи боевого коня и велел с ним заниматься. Она не противилась: наставнице нельзя отставать от своих учениц, а тех верховой езде по-всякому обучали: и сидя боком по-женски, и в нормальных седлах. Но чем, кроме стати, такой конь отличался от ее Ласки, она поняла только тут, на стылом берегу Пивени: Мороз стоял, как влитой, только ушами прядал. Если бы не он, оказалась бы она сейчас на виду, открытая любому выстрелу: лук – не самострел, из него, как девки, лежа за перевернутыми телегами да упавшими стволами деревьев, не постреляешь. Хотя самострел и висел у седла вместе с запасными колчанами, но с луком она себя чувствовала уверенней, да и била из него дальше и точнее.
Конь и выручил, когда она увидела, как на телегу, стоящую на том берегу реки, лезет какой-то засранец – тоже с луком, да ещё и в воинском железе. И не поняла толком, как сумела выцепить его взглядом из общего месива возбужденных людей, которые с воем и криками метались перед мостом: навстречу им по шаткому настилу плечом к плечу двигались Андрей с Титом, расчищая себе путь мечами, плясавшими у них в руках. Чуть отстав от них, левой – здоровой – рукой, орудовал мечом Прокоп, а правой, где вместо кисти крюк, управлялся не хуже, чем оружием. Арина впервые видела, как мечники вот так, словно играючи, шли в бой, и мечи у них в руках летали. Зрелище красивое и завораживающее – кабы не смерть и кровь, что его сопровождали.
Толпа бестолково сбилась на мосту, мешая друг другу. Первыми упали те, кто попытался было топорами или еще чем-то, что попалось под руку, отмахнуться от неторопливо надвигавшихся на них воинов – только кровавые ошметки полетели в стороны. Оставшиеся и рады были бы убежать, да им мешал затор: на самом въезде на мост застряла телега, сверзившись одним колесом с настила, когда возница в панике попятился на берег. Лошадь бы и не дергалась – приучены они в таких случаях замирать и ждать, пока освободят, да кто-то сдуру стал ее охаживать кнутом, а тут еще запах крови и смерти ударил ей в ноздри – вот кобыла и забилась в оглоблях, добавляя неразберихи.
Арина мельком пожалела ее и сама удивилась своей жалости: люди вокруг гибнут, вон баба в кустах лежит с лицом, рассеченным боевым кнутом чуть не надвое, и дите рядом в крови ползает, а она тут про лошадь беспокоится! Хотя у той бабы подле руки топор валяется…
– В лошадь не попадите! Не виновата она…
Дай-то бог, чтоб девки случайно болт не всадили – нарочно-то никто животину не покалечит.
Лучник с телеги хотел остановить наступающих мечников: он сразу понял, что как только они освободят мост, два десятка конных с кнутами переберутся через реку, и тогда всему бунту конец. Хотя и без того у них что-то не задалось.
Конечно, двести человек холопов – хоть и вместе с бабами и детишками – из тех, кто работал на подсеках, да те, кто их на выселках поддержал – сила немалая, но ведь они толпа, а не воины. К тому же у многих в Ратном оставались дети и жены – за ними-то сейчас бунтовщики и ломились в ворота. Мало того, Аристарха и немногих мужей, способных воевать, в Ратном не было.
Что именно происходило у других ворот, Арина не видела, но поняла, что там тоже шел бой. Видимо, поэтому на мосту через Пивень и оказалось всего несколько человек, готовых и умеющих воевать – откуда они, кстати, взялись в толпе холопов? – а остальных просто гнали вперед, как скотину. Тому лучнику, что оказался перед мостом, ее стрела не дала даже выпрямиться, а следующие положили еще троих, попытавшихся подхватить своего товарища. Четвертый вой залез под телегу, когда убедился, что клятая баба и навесными бьет не менее прицельно, чем прямыми.