Уровни абсурда

— А все это — из-за твоей скотской жадности.

— Да я и не спорю, — неожиданно согласился Митька. — Но я же не виноват в этом. Таким меня создал Бог. И потому взорвать церковь — божье желание.

Прохор неторопясь переложил трубку из правой руки в левую, и освободившейся ладонью выдал Митьке мощный подзатыльник, от которого тот прямо с колоды рухнул носом в землю.

— Боженька тебя создал хорошим, — заявил инвалид, глядя на встающего с карачек Митьку. — А вот испаскудился ты уже сам… Ладно. Бери мешок, и пойдем к оврагу.

— А мешок-то зачем? — поинтересовался Митька, отряхивая пыль с колен.

— Как же ты бочонок с порохом домой попрешь? На плече, что ли? Да первый же селянин, идущий с поля, поинтересуется, что у тебя в нем налито.

— А-а-а, — протянул Митька.

Он сбегал в дом и вынес большой мешок.

Бочонок лежал в указанном месте и Митька, не сдержавшись, спросил:

— Так ты тут все и зарыл?

Прохор спокойно ответил:

— Нет. Только половину. Вторая часть находится в моей деревянной ноге, которой я могу в любое время дать тебе по башке так, что ты забудешь не только о моей доле, но и о жадности вообще.

— Что ты, что ты! — возбужденно ответил Митька, плотоядно глядя на деревянный протез инвалида.

— Ну-ка, засовывай бочонок в мешок и тащи во двор! — рявкнул Прохор.

Митька тут же выполнил команду. Он взвалил мешок на плечо и направился к дому. Во время недолгого пути шурин постоянно оглядывался на зятя и достаточно заинтересованно ловил глазами его неровно шагавшую деревянную ногу. Прохор делал вид, что не обращает на это никакого внимания, но про себя решил надолго в Митькином доме не задерживаться. Потому что алчность — есть алчность. Она не только неистребима, но и непредсказуема. И инвалид об этом знал.

Глава пятая

Церковь окружала могильная тишина. Это было неудивительно, поскольку стоял третий час ночи и вся деревня благословенно спала. Кроме Прохора с Митькой, которые замерли возле ограды.

Забор был невысоким. Три ряда штакетника, оплетенные хмелем. Штакетник сам по себе защита пустяковая, а вот хмель — совсем другое дело. Митька судорожно шептал Прохору в ухо:

— Эта трава — сволочь редкостная. Вроде как хватает тебя за все места, а потом остаются ожоги, будто ты плетьми жутко посечен…

— Да знаю я, — шептал в ответ инвалид. — Или забыл ты, как вместе яблоки в поповском саду воровали?

— Да помню я, помню, — отвечал Митька. — Ты тогда первым запутался и заорал. Мы все сбежали, а тебя поп выловил и потом наказывал…

— Что ты имеешь в виду?! — взрыкнул Прохор.

— Да успокойся ты, — благодушным шепотом прогундосил Митька. — Тогда поп еще человеком был… Я же помню, что у тебя после этого два синяка на роже появились и шишка на голове от его посоха. И все, вроде.

— Хорош болтать! — строго сказал Прохор. — Хватит детских дурачеств. Пройдем через калитку.

— Она заперта.

— Так высота ее — до пупка всего!

— Да, но вдруг Пафнутий нас увидит?

— Разберемся на месте, — сказал Прохор. — Надо будет — дадим Пафнутию по башке его же посохом! Чай, не дети давно, и не за яблоками пришли…

— Да! — радостно согласился Митька. — Я даже желаю этого!

Порывистость Митьки строго соответствовала количеству выпитого им самогона перед походом в церковь. Это было связано с обильным ужином, который он сам же и организовал. Большая часть обильности заключалась прежде всего во второй ведерной бутыли, которую Митька выставил на стол перед Прохором.

Инвалид, естественно, не стал себе отказывать в удовольствии, и потому оба террориста находились у ограды церкви в существенно приподнятом настроении, поскольку начали ужин в пять пополудни, а остановились только к часу ночи. Поэтому они не без труда перелезли через невысокую калитку и углубились в церковный двор.

Сначала у них возникли проблемы с продвижением, вызванные появлением целой своры собак. Но в вожаке набежавшей стаи Митька совершенно неожиданно для себя узнал дворового пса Шарика. Он хотел было наброситься на него с пинками и упреками за неверность, но инстинктивно понял, что лучше поступить по-другому. Что и сделал, тихо сказав:

— Шарик, ведь я же тебя кормил и растил!..

Шарик, вспомнив, как и чем его кормил Митька, тут же взрыкнул с негодованием. Но в этот момент ему, скорее всего, пришло в память его щенячье детство, проведенное в митькином дворе, и потому он решил оставить прежнего хозяина с неизорванными штанами, так как радужные младенческие воспоминания всегда содержат только солнечные дни и полные сиськи с едой. В связи с этими обстоятельствами Шарик, грозно рыкнув, увел подчиненное ему собачье стадо куда-то за угол церкви, предоставив тем самым своему прежнему хозяину полную свободу действий на выбранном им поприще.

Кроме небольшой церквушки двор состоял из конюшни, нескольких хозяйственных построек, и большого поповского дома с пристроенной к нему баней, в которой, судя по долетавшим из нее звукам, веселились даже в это позднее время.

Прохор с Митькой, несшим на плече мешок с тяжелым бочонком, остановились у трех елок, сплетение веток которых позволяло им остаться совсем незамеченными при любых обстоятельствах.