Усадьба ожившего мрака

– Я! – Лицо Власа окаменело. – Я буду решать. И я своими собственными руками убью ее, если… – Он не договорил, крепко-крепко зажмурился, прогоняя саму вероятность такого страшного исхода. – Григорий, ты представь… Ты только подумай, что на ее месте окажется твой Митяй. Что бы ты сделал? Ты отец, разве бы ты не попытался спасти своего сына?

Он думал о такой вероятности. Конечно, он думал! Особенно в те мучительные часы, когда Митяй болтался между небом и землей. Да и после тоже думал.

– Нет, – сказал он. – Довольно того, что я упырь. – Клыки снова прорвали десну, когда он улыбнулся. Нет, когда он оскалился, глядя в безумные глаза Власа. – Я не хочу такой доли для своего ребенка. После того, что он пережил. После вот этого всего… Он бы меня не простил.

– А я прощаю! – Влас крепко сжал его запястье. – Я прощаю тебя, Гриня! И отпускаю тебе все грехи! Не дай ей умереть!

На самом деле, она уже была мертва. Ровно три секунды. Григорий знал это наверняка, почувствовал. А Влас все еще продолжал надеяться.

– Гриня, за тобой должок. Ты помнишь? – И сразу же с отчаянием: – Гриня, я тебя умоляю!

…Он тоже умолял. Умолял тетю Олю добить его, прервать эти невыносимые мучения. Он призывал смерть, а она подарила ему эту не-жизнь. И что? Такой ли бестолковой она была, эта его не-жизнь? Он помогал, он спасал, он любил. Как умел, так и жил. И сейчас, спустя время, он был благодарен за этот непрошенный подарок.

– Я не знаю, как это работает… – Прошептал он. – Я могу только предполагать… Кровь мертворожденных… Если во мне ее достаточно…

– Верни ее! – Влас с силой толкнул его в спину, прямо на вот уже семь секунд мертвую Стеллу. – Верни мне ее!!!

…Ее кровь пахла так же сладко, как и ее духи. Наверное, на вкус она тоже была прекрасна. Если бы Стелла была жива…

Чтобы вспороть собственные вены, ему не понадобился нож, хватило клыков. Остальное было странным и туманным. За остальным Григорий наблюдал, словно бы со стороны. Наблюдал, как капли его крови падают на лебединую шею Стеллы. Какие-то стекают в ложбинку между грудями, марая черным красный камень подвески. Какие-то просачиваются в зияющую рану, смешиваясь с ее собственной дурманно-сладкой кровью. Сколько надо этой крови? Какой должна быть реакция? Что, черт возьми, вообще должно случиться?

…Не случилось ничего. Стелла так и осталась лежать недвижимой. Ее сердце не билось, ее легкие больше не наполнялись воздухом, ее кровь утратила сладость и притягательность.

От неподвижного тела Григорий отполз на четвереньках, прижался спиной к стене, сжал виски руками.

– Все… – не сказал, а прохрипел. – Влас, ничего не вышло, я сделал все, что мог.

Чтобы не видеть мучений друга, чтобы не чувствовать больше этой боли, он провалился в поток. Сбежал с поля боя, как трусливый мальчика, оставил Власа наедине с его болью. И уже в самый момент перехода увидел метнувшуюся в коридор тень. Может увидел, а может это воображение сыграло с ним злую шутку. Когда-то у него было богатое воображение.

Григорий продолжал сидеть, прижавшись затылком к стене, зажмурившись, выстраивая невидимую стену между собой и миром. Влас молча баюкал в объятьях свою мертвую женщину. Каждый из них спасался от боли, как мог.

Когда твои глаза закрыты, мир становится острее и звонче. Вот такая компенсация за потерю одного из органов чувств. Когда твои глаза закрыты, ты можешь слышать дыхание этого мира, биение его сердца. Двух сердец… Одно рвется от боли, лупит по ребрам с самоубийственной яростью. Второе… Второе бьется медленно-медленно. Так медленно и так тихо, что расслышать это биение может только не-человек.

К Власу он полз на четвереньках, не открывая глаза. Чтобы слышать. Чтобы не ошибиться самому и не дать ложной надежды тому, кого только что столкнул в пучину отчаяния. Он открыл глаза лишь тогда, когда оказался рядом, когда исчезли все сомнения.

– Влас, – сказал он шепотом и тронул друга за плечо.

– Уйди… Гриня, не трожь меня сейчас… – Взгляд у Власа был дикий. Ему бы испугаться, но не те обстоятельства.

– Мы уйдем вместе.

– Я ее не брошу. Не оставлю в этом доме… с этими тварями…

– Ты ее не бросишь.

– Ее надо похоронить. По-человечески, понимаешь?

– Ее не надо хоронить, Влас. – Григорий всматривался в бледное Стеллино лицо, изучал рану на шее. Рана затягивалась. Не так быстро, чтобы заметить это человеческим глазом, но очевидно для глаза не-человеческого. – Кажется получилось…

Он не знал, что именно получилось, но он сделал все, что мог. Остальная ответственность на Власе.

– Что ты говоришь? – Влас обернулся. Во взгляде его стало чуть меньше сумасшествия и чуть больше осознанности. – Ты говоришь, что она… жива?

– Я говорю, что она не мертва… – Он вздохнул, поднялся на ноги. – Я слышу, как бьется ее сердце, Влас. И у нас очень мало времени. Забирай ее. Забирай и уноси. Далеко ты с ней не уйдешь, а мне нужно время. Значит, план такой. Вы ждете меня в водонапорной башне. Я вернусь за вами, как только найду остальных. Потайная калитка заперта, значит, придется прорываться через главные ворота. Я разберусь с часовыми.