Ущелье дьявола

– Видишь ли, дорогой, с дамами надо быть деликатнее, но и не забывать действовать! Я тебе помогу. Предоставь тебя себе – и ты, того и гляди, ударишься в сентиментальную меланхолию. Пройдет год, а ты все будешь вздыхать да краснеть, как в первый день вашего знакомства. Но будь спокоен: я с тобой. Смотри, какое самопожертвование с моей стороны, ведь я тебе не конкурент, так уж и быть, я беру себе Гретхен. Пастушка злится на меня, она инстинктивно боится меня, почти обругала, а это меня задевает за живое. Я ей не нравлюсь, зато она мне нравится! Посмотрим, кто из нас одержит верх! Хочешь пари? Пришпорим лошадей и начнем охоту за красотой, увидишь, как я преодолею все препятствия.

Но Юлиус заметил ему серьезно:

– Слушай, Самуил, больше никогда, никогда не говори со мной о Христине.

– Отчего же? Я не так выговариваю ее имя, что ли? Почему ты не хочешь, чтобы я озвучивал твои сокровенные мысли? А поскольку я полагаю, что ты едешь в Ландек не только ради господина Шрейбера и Лотарио, то могу же я хотя бы намекнуть, что это делается из-за Христины.

– А если даже и из-за нее?

– Если из-за нее, то, очевидно, есть и какая-нибудь цель, и так как я не допускаю, что эта цель – женитьба…

– Да почему же ты этого не допускаешь?

– Почему? Ай-ай-ай! Как ты молод! Да по двум причинам, целомудренный мой мальчик: первая – что барону Гермелинфельду, который так богат, пользуется таким почетом, такой властью, незачем выбирать в жены сыну какую-то крестьянку, когда вокруг столько дочерей графов, князей и миллионеров, которые сочли бы за счастье носить его фамилию. А вторая – что ты и сам не захочешь этого. Разве можно в твои годы жениться?

– Для любви не существует возраста.

– То любовь, а то – женитьба: это вещи разные, друг мой.

И Самуил заговорил глубоким и страстным голосом:

– О! Я не осуждаю любовь! Любовь – это наслаждение. Чувствовать, что ты владеешь человеческим существом, что ты покорил чью-то душу, чувствовать, что у тебя с ней одно сердце на двоих, продолжать свой род – разумеется, все это возвышенно и прекрасно! Я властолюбив в любви, как Прометей! Но я считаю, что любовь должна быть как можно разнообразнее, следует обогащать свое чувство всеми встречающимися в жизни привязанностями, упиваться любовью при каждом представившемся случае. Дурак тот, кто довольствуется одной только женщиной и кому достаточно удвоить себя, когда он имеет возможность удесятерить себя! От этого женщины плачут? Тем хуже для них! Море является морем только потому, что всасывает в себя все капельки всех речек. А я – я хотел бы упиться слезами всех женщин, чтобы почувствовать удовлетворение и гордость океана!..

– Ошибаешься, друг мой, – ответил, покачав головой, Юлиус, – величие заключается не в том, чем я обладаю, а в том, что я собой представляю. Богатство – не в том, что я получаю, а в том, что я даю. Я отдамся весь и навсегда той, кого полюблю, я не стану дробить свое сердце на десятки мимолетных увлечений, я посвящу все свое существо одной нежной, глубокой и вечной любви. И не буду от этого казаться слабым и скупым. Лишь любя – неизменно, постоянно, – человек может достигнуть небесного блаженства. Дон Жуан с тысячей и тремя любовницами кончил адом, а Данте со своей единственной Беатриче – раем.

– Ты видишь, что все-таки наш теоретический разговор пришел к поэтическому финалу и к литературной любви. Но вот мы и на перекрестке. Поедем потише и вернемся к действительности. Во-первых, мы и на этот раз не должны называть свои фамилии – только имена.

– Да, – сказал Юлиус, – но я делаю это отнюдь не из недоверия к ней, а из сомнения в себе самом. Пусть она думает, что я простой бедный студент: мне надо убедиться, что она любит меня самого, а не мою знатность.

– Да! Хороша такая любовь! Известное дело. Но все же выслушай спокойно еще одно мое дружеское предложение. Ну, допустим, ты женишься на Христине, но для этого надо, чтобы она согласилась выйти за тебя замуж. Самое главное – заставить ее полюбить тебя. Так вот, в этом случае я и предлагаю тебе свою помощь: располагай мною, как тебе будет угодно. Ты можешь найти во мне и советчика, и даже… даже – иногда и это пригодится – химика.

– Замолчи! – вскрикнул Юлиус в ужасе.

– Напрасно ты так волнуешься, – продолжал невозмутимо Самуил. – Ловелас, который был не чета тебе, и тот не смог обойтись без этого, когда полюбил Клариссу[10].

Юлиус посмотрел Самуилу прямо в глаза:

– Для тебя нет ничего святого! И как только тебе на ум могла прийти мысль о таких чудовищных средствах! У тебя, вероятно, черная душа, раз даже при таком ярком солнце в ней копошатся одни лишь гады. Подумай: Христина такая доверчивая, такая чистая, невинная, простодушная… а ты предлагаешь злоупотребить ее добротой и искренностью! Погубить ее совсем нетрудно! Не надо ни чар, ни твоих любовных напитков, здесь волшебство совершенно бесполезно, достаточно одной ее души.

Потом, словно говоря сам с собой, Юлиус прибавил негромко:

– Она была права, что не доверяла ему и меня предупреждала на этот счет.