Ущелье дьявола

«Какая сутолока и скука! Вокруг себя сеешь жизнь и воодушевление, а в душе – сомнение и беспокойство. Если бы я был способен на глупое сожаление, которое называют угрызениями совести, то подумал бы, что меня тревожит вчерашнее ночное происшествие… О, воля моя, воля! Она оказалась ни на что не годной! Я бежал от своего желания, а затем позволил ему себя настигнуть. Двойная подлость! Вышло, что я совершил больше чем преступление – я допустил ошибку. Ошибку, которая меня теперь беспокоит. Я не знаю, что и делать. Продолжать ли, настаивать ли на своем? О, черт возьми! Чего ради я вздумал погубить Гретхен? Для того, чтобы погубить Христину?.. А Гретхен спасет ее. Эта пастушка была для меня только дорогой к графине, средством, а между тем это средство уведет меня от цели. Эх, Самуил, ты идешь на дно. Загляни в свою душу. Ты рад, что решился предстать перед Христиной только в том случае, если она тебя позовет. Ты предполагаешь, что она тебя не позовет, и не сделаешь ничего из того, что решил совершить, для того чтобы ее заставить… Ты отступаешь, ты нащупываешь почву… Несчастный, ты просто страдаешь!.. Меня терзают досада и отвращение. Есть ли в самом деле что-нибудь, что выше моих желаний? Я сказал себе: вызвать в сердце борьбу между ужасом и желанием, – такой странный опыт, кажется, может удовлетворить пожирающее меня любопытство. И вот нет! Воспоминание об этом мне тягостно. Остается попробовать соединить в двух существах любовь и ненависть – вверить возмущенную Христину одержимому страстью Самуилу. Это, быть может, будет посильнее и приблизится к жестокому идеалу… Только удастся ли мне довести опыт до конца?»

Так размышлял Самуил Гельб, до крови кусая губы. Впрочем, воспоминание об обесчещенной и доведенной до отчаяния Гретхен больше не посещало его извращенный ум. Перебирая свои дерзкие и гнусные мысли, он продолжал идти вперед. И странное дело: этот человек, так гордившийся своей силой воли, машинально прошел в свое подземелье, сам того не сознавая, зажег фонарь, прошел по темным коридорам, поднялся по длинным лестницам, приблизился к комнатам Христины и вошел туда. И все это он проделал словно во сне.

В замке все спало, толстые ковры заглушали его шаги. Самуил осветил своим фонарем поочередно все окружающие предметы, остановился перед конторкой, тихонько открыл ее ключом, который вынул из кармана, и увидел внутри запечатанное письмо. На нем был адрес: «Барону Гермелинфельду». Он срезал печать ножичком, развернул письмо, прочитал, улыбнулся и сжег письмо на пламени своего фонаря. Потом вложил в конверт чистый лист бумаги, наложил новую печать и запер конторку.

«Опять слабость! – сказал он про себя. – Зачем мешать этому письму дойти до адресата? Разве я не знаю, что, обезоруживая ее, обезоруживаю себя?»

Его пылающий, глубокий взгляд остановился на двери спальни Христины.

«Неужели такой человек, как я, – продолжал он размышления, – не может в течение четырнадцати месяцев таить и вынашивать некую мысль без того, чтобы эта мысль не обуяла его и не подчинила себе? Неужели я люблю эту женщину? Ха-ха-ха! Самуил Гельб в роли влюбленного! Вот так штука!»

Охваченный раздумьями, он вышел в коридор и направился в свое подземное жилище.

XLIX Точно выполненные планы

На другой день Христина еще спала, а Юлиус, обычно поднимавшийся позже нее, на этот раз был уже в студенческом лагере. Молодежь веселилась, шумела, пела. Они провели эту летнюю ночь кто в палатках, кто в гамаках, подвешенных под деревьями, а иные и прямо на траве. И все твердили, что выспались превосходно. Только один Фрессванст жаловался, что ему было не очень-то удобно. В его хмельное и отяжелевшее от сна тело глубоко врезались веревки, которыми он был привязан, и сук, на котором сидел. Трихтер, наоборот, был в восхищении от своей ночи. Он уверял, что только птицы понимают, что такое хорошая постель.

Утренний туалет студенты совершили в ручейке, сопровождая его шутками и взрывами хохота. Все дышало жизнью, свежестью, молодостью. Это был настоящий цыганский табор, с той разницей, что в нем было поменьше грязи да побольше денег.

Самуил еще до рассвета вышел из своего подземелья и, расположившись в своей царской палатке, как и подобало верховному правителю, принялся за составление двух объявленных программ – научной и увеселительной. Оба плана он составил с одной целью: подстрекнуть любопытство Христины, заставить ее задуматься, разжечь в ней интерес к своей особе и тем, быть может, побудить ее прийти в лагерь, поскольку сам он не мог явиться в замок. Кроме того, как человек практичный, он взял на себя все заботы по осуществлению своих проектов, обеспечив материальную и техническую базу. Он разослал посыльных в Дармштадт и Мангейм с поручениями закупить там все необходимое по части продовольствия и развлечений.