Ущелье дьявола

– Ну ладно, если так. Тогда я брошу свою палатку.

– Откажись от нее раз и навсегда. Пусть никто не осмелится говорить, что мы никогда не спали в гнезде.

За этими веселыми приготовлениями ко сну студентов застала ночь. Бургомистр, которого Самуил пригласил на пунш, прибыл заблаговременно, как раз в ту минуту, когда студенты располагались ужинать на траве. Его прибытие приветствовали восклицаниями, столь же сладостными для его сердца, сколь тяжкими для ушей. Он восхищался и местом, избранным Самуилом, и всеми приготовлениями студентов.

– Превосходно, превосходно! – говорил он. – А, вы срубили самые лучшие ветви с деревьев и вырвали самые лучшие молодые деревца для шалашей! Отлично придумано, мои юные друзья! В самом деле, отлично придумано!

Ужин проходил очень весело, и еду студенты поглощали с преотменным аппетитом. Когда ночь полностью вступила в свои права, из замка пришли посланные Юлиусом слуги. Они принесли по бочонку рома и водки и множество посуды. В темноте их было не видно, и им удалось незаметно расставить посуду, наполнить ее ромом и водкой и поджечь. Голубоватое пламя мгновенно вспыхнуло, бросая на деревья фантастические отсветы. Проснувшиеся птички, удивляясь такому раннему наступлению зари, принялись петь.

– Да здравствует Шекспир! – воскликнул Трихтер. – Мы очутились в пятом действии «Виндзорских кумушек». Вон и феи танцуют под деревьями. Сейчас появится охотник. Пойдемте поищем его, друзья мои. Я сразу его узнаю. У него большие оленьи рога. А, я вижу его! Это Пфаффендорф!

– Верно, – сказал толстый бургомистр, очарованный этой деликатной шуткой. – Я раньше этого не говорил, боясь вас напугать. Но теперь я должен раскрыть свое инкогнито.

– За здоровье охотника! – взревел Трихтер, схватив громадный кубок.

Это послужило сигналом. Пунш загасили, разлили по кубкам и стаканам, начались возлияния, тосты, песни. Непринужденное веселье воцарилось среди студентов. Посторонний зритель был бы поражен этим скоплением людей, в котором все говорили, но никто не слушал. Пфаффендорф начал уже слегка заикаться и все старался втолковать Трихтеру, что и он сам, старый человек и бургомистр, когда-то был молод. Но Трихтер решительно отказывался этому верить. Это было единственное облачко, омрачавшее блаженство Пфаффендорфа в ту прекрасную ночь. Однако оно не помешало ему очень сердечно пожать руку Трихтеру. Затем он почтительно простился с Самуилом и удалился. Вслед за ним и Юлиус расстался с веселой компанией. Когда он прощался с Самуилом, тот спросил его:

– Ну что, ты доволен, что повидался со старыми друзьями?

– О да, я словно воскрес!

– Увидишь, – продолжал Самуил, – я тут устрою им самую блестящую жизнь, самую деятельную, самую полную, о какой они когда-либо мечтали. Я хочу показать правительствам, как следует делать народы счастливыми. Ты увидишь!

Самуил немного проводил Юлиуса. Когда они собирались разойтись, сверху, из кроны дерева, донесся какой-то шум. Они подняли глаза и при свете звезд увидали Трихтера, который привязывал Фрессванста. Тот сидел на толстом суку, и Трихтер уже привязал его за шею к стволу.

– Трихтер, – крикнул Самуил, – что ты там делаешь?

– Устраиваю приятелю постель, – отозвался Трихтер.

Юлиус пошел домой, хохоча во все горло. Тем временем тот, кто взбудоражил всю эту толпу, устроил это веселье, эту вакханалию, – Самуил Гельб, оставшись один, вместо того чтобы улечься спать, углубился в лес и шел глубокой ночью, угрюмый и печальный, опустив голову на грудь и машинально обрывая ветки со встречных деревьев. Он думал: