Ущелье дьявола

У Гретхен вырвался невольный крик ужаса. С той самой роковой ночи Гретхен уже перестала избегать Христину, а Христина никого не желала видеть, кроме Гретхен. И когда Самуил позвонил, наконец, прислуге, чтобы велеть принести необходимое для лечения Вильгельма, Гретхен, которая была в зале рядом, вошла первой. Пока горничные суетились вокруг, а Самуил возился с ребенком, Гретхен подошла к Христине, которая стояла неподвижно в углу с сухими глазами. С минуту Гретхен печально и с сожалением смотрела на нее, потом, взяв за руку, тихо сказала:

– Недаром он нам угрожал!

– Что такое? – спросила, выпрямившись, Христина.

– Ах! Ты уже отстраняешься от своей сестры по несчастью? – с упреком сказала Гретхен.

В голосе ее слышалась такая нежность, такая глубокая тоска, что Христина протянула руку пастушке.

– Ах! Сестра, молчи, ни слова!

Она горько заплакала. Самуил, в свою очередь, выполнил ужасный договор. Он погубил мать и спас ребенка. Когда явились врачи, Вильгельм был вне опасности. Доктора объявили, что они уже не нужны, и разъехались. Один из них остался в замке на всякий случай. Самуил с достоинством поклонился Христине.

– Сударыня, я вам больше не нужен?

– Господин Самуил, – ответила Христина дрожащим голосом, – помните, в чем вы клялись?

– Что я больше не явлюсь к вам? Да, сударыня. Вы обе знаете, – прибавил он, обращаясь к Христине и к Гретхен, – что я держу свое слово. – И, поклонившись еще раз, вышел.

С тех пор ни Христина, ни Гретхен его не видели. Через два дня барон вернулся из Остенде и привез Христине поклон от Юлиуса.

– Ну что, готова ли ты к отъезду? – спросил он невестку.

– Куда, отец?

– В Берлин. Ведь так было решено?

– Нет, – ответила Христина, – я передумала.

Она объяснила отказ болезнью Вильгельма: потрясения позапрошлой ночи отразились на его здоровье, и везти его в таком состоянии было бы крайне опрометчиво с ее стороны.

– А как же Самуил? – попробовал возразить барон.

– О! Я не боюсь его теперь, – ответила Христина, покачав головой.

– Что же, ты опять с ним виделась?

– Вы верите моему слову, отец, не правда ли? Так верьте: с этой стороны мне больше опасность не грозит.

Барон объяснил себе странный тон, каким Христина произнесла эти слова, тем потрясением, которое должны были вызвать отъезд Юлиуса и болезнь сына. Однако его все же беспокоило, что Христина останется одна в этом уединенном замке. Но та наотрез отказалась ехать в Берлин. Она не допускала и мысли жить вместе с отцом Юлиуса. Ей казалось, что он обнаружит у нее на лбу и губах следы позорных поцелуев. Ей требовалось одно – уединение. Она, как Гретхен, хотела бы быть одинокой и жить где-нибудь в хижине, вдали от всех. Барон, поняв, что не сможет уговорить Христину, уехал один. Перед отъездом он предложил прислать ее маленького племянника Лотарио.

– Куда мне еще ребенка! – воскликнула она. – Нет, пускай он остается у вас. С детьми только горе.

– Но ты его прежде так любила!

– Да, я слишком любила детей. И в этом мое несчастье.

И эти слова барон также приписал страху женщины и матери. Он уехал в надежде, что все обойдется. Христина попросила его только прислать в замок доктора из Берлина. К счастью, барон был знаком с одним знаменитым детским доктором, старичком, который давно собирался удалиться на покой, и такое место ему как нельзя более подходило. А пока, до его приезда, в замке оставался доктор из Неккарштейнаха.

Когда барон уехал, Христина утешалась тем, что теперь она в одиночестве может хоть наплакаться вволю. Она разговаривала только с Гретхен, и обе находили какую-то мрачную отраду в том, что поверяли друг другу свои горести и свой позор. Отныне новая, неразрывная нить соединила их навеки. Гретхен оказалась права: они стали сестрами. Иногда пастушка приходила в замок, а чаще всего Христина сама наведывалась в хижину – там они чувствовали себя более защищенными и могли говорить свободнее.

– Что теперь делать? – размышляла Христина. – Вызвать Юлиуса? Но ведь он уже в океане. И когда он вернется? Да и потом как быть? Если все рассказать, он вызовет Самуила на дуэль, и этот демон убьет его! Если скрыть от него?.. Но нет, у меня никогда не хватит духу на такое подлое притворство! Как я посмею допустить, чтобы его губы прикасались к лицу, на котором остались следы от нечестивых поцелуев другого? Проще всего было бы умереть. Ах! Если бы только не Вильгельм! Несчастные мы создания, женщины, – нам хочется иметь детей! Мой ребенок уже вынудил меня стерпеть позор, а теперь принуждает и жить с этим позором!

– Да, приходится жить, – говорила Гретхен. – Умереть значило бы сомневаться в Божьей справедливости. Будь уверена, сестра моя, что этого человека непременно постигнет кара. Подождем отмщения. Кто знает, может быть, мы даже посодействуем этому? Мы здесь нужны, мы не имеем права убивать себя.