Ущелье дьявола

Убеждения пастушки возымели действие на Христину. Сумасшествие заразительно. Гретхен, все более и более удалявшаяся от реальной жизни, увлекала и Христину за собой в мир видений и химер. Бедная Христина видела жизнь и все грядущее в каком-то фантастическом тумане. Она не могла избавиться от угрызений совести, и, подобно тому как в сумерках предметы принимают чудовищные очертания, так росло в ее глазах ее невольное преступление. Так встречались они ежедневно в течение целого месяца. Потом Христина начала избегать даже Гретхен. Она перестала приходить в хижину. Прождав напрасно три дня, Гретхен сама отправилась в замок, Христина не пустила ее к себе. Она целыми днями сидела в своей комнате, запершись на ключ.

Миновала неделя, с тех пор как Гретхен видела ее в последний раз, как вдруг, в тот самый вечер, о котором мы говорили в начале этой главы, Христина явилась в хижину Гретхен со своей зловещей новостью.

– Что мне делать теперь? За что посланы такие мучения женщине, которой нет еще и семнадцати лет? А ты говоришь о Божьей справедливости!

Гретхен вскочила, ее охватило какое-то исступление.

– Да! И буду говорить, что есть справедливость на свете! Не может быть, чтобы Бог послал вам такое испытание просто так! Что ему за удовольствие топтать и без того измученное создание? Знаете? Он посылает нам мстителя! Да, я предсказываю вам, что ребенок этот отомстит за нас обеих. Вот когда преступление само породило наказание! Станем обе на колени, сестра моя, помолимся и возблагодарим Господа Бога! Этого мерзавца настигнет возмездие! – И Гретхен упала на колени и начала шептать благодарственную молитву.

LXIV Вопрос

У Христины оставалось еще некоторое сомнение или, вернее, надежда. Может быть, она поторопилась со своими опасениями. Она решила ждать. Но это только усугубляло ее страдания: с каждым днем острое осознание неизбежности все глубже укоренялось в ее сердце. Наконец, наступил день, когда сомнений не осталось. Тогда страшная истина предстала перед ней во всей своей ужасной наготе.

Что ей делать? Воспитывать на глазах у мужа ребенка, который, быть может, дитя другого, или отвергнуть и отдать Самуилу младенца, который мог оказаться и ребенком Юлиуса? И какой вариант из этих двух более чудовищен? Какими глазами придется ей смотреть на своего сына? Счастливыми глазами нежной супруги, испытывающей гордость перед светом, или стыдливым и ненавидящим взором несчастной падшей женщины, старающейся скрыть от всех последствия своего позора? Христина была непорочна и целомудренна душой и не могла найти оправдание своему падению. Пережитый позор лежал на ней несмываемым пятном. Открыться Юлиусу? Заставить страдать и его? Неужели, спасая Вильгельма, она сделала все, чтобы погубить Юлиуса?! И почему она тут же не убила себя? Барон позаботился бы о малыше до возвращения Юлиуса. Юлиус поплакал бы некоторое время, да и женился бы потом на достойной женщине. А теперь она и убить себя не может: это было бы уже не самоубийством, а детоубийством. И наяву и во сне ее жег огнем один и тот же вопрос. Чей это ребенок?

Порой она чувствовала любовь к этому ребенку. Кем бы ни был его отец, она все же мать ему. Христине было жаль это бедное существо, отвергнутое еще до появления на свет Божий. Она злилась на себя за то, что хотела отдать его Самуилу, лишить материнской ласки. И она была почти убеждена, что это ребенок Юлиуса. Но порой, а это случалось чаще, ей казалось, что отец ребенка – Самуил. И эта мысль вызывала у нее отвращение. А ночью, когда от бессонницы у нее окончательно мутился рассудок, она начинала проклинать ребенка. О, несомненно, это ребенок Самуила, потому что Господь не допустил бы ненависти к ребенку Юлиуса!

Она не ложилась теперь в свою оскверненную постель. Она не хотела занимать и комнату Юлиуса, считая себя недостойной даже входить туда. Она спала на диване в смежной зале, распорядившись предварительно, чтобы панно на потайной двери было заставлено тяжелой мебелью. Но это было излишне, потому что Самуил всегда держал свое слово. Да к тому же в этом выстроенном им самим замке, несомненно, были и другие известные ему входы. И в эти долгие ночи, казавшиеся ей бесконечными от бессонницы, она устремляла свой взор на потолок, словно ожидая, что вот-вот он обрушится на нее и прекратит ее душевную агонию. Иногда словно в бреду ей мерещилось, что буря разобьет корабль Юлиуса и ее муж утонет или волны вынесут его на какой-нибудь остров, откуда он не вернется никогда.

– Пусть все погибнут! – говорила она. – Он в море, я – в аду, лишь бы все кончилось!

Потом она бросалась на колени перед распятием и просила у Бога прощения за такие ужасные мысли. Христина больше всего страшилась возвращения Юлиуса. Прошло уже три месяца, с тех пор как он уехал. Муж мог вернуться со дня на день. И когда она думала об этом, у нее выступал холодный пот.