Ущелье дьявола

– Нет, я прибегаю к самой обыкновенной осторожности, когда прошу оставить мои планы при мне, до тех пор пока станет уже невозможно помешать их исполнению… Слушайте: сейчас два часа ночи, именно сейчас Наполеон оставил Майнц и направляется к Вюрцбургу. Завтра в десять часов утра он остановится в Ашафенбурге, чтобы закусить. Ашафенбург недалеко отсюда, в нескольких милях. Завтра в десять часов соберитесь опять в этом зале. Вот тогда я и скажу вам, что я сделал. А потом мы будем ждать результатов.

– И когда мы узнаем о них? – спросил председатель.

– В два часа, – сказал Самуил. – Один из наших, курьер по Неккару, явится сюда и принесет известие, что Самуил Гельб сделал то, чего не решилось сделать даже ваше хваленое Провидение.

LXVII В тисках скорби

В эту же самую ночь, в нескольких шагах от места собрания совета, Гретхен, спавшая в своей хижине, услышала, как кто-то настойчиво стучит в дверь.

– Это я, – послышался голос Христины.

Гретхен бросилась открывать. Вошла Христина, полуодетая, с растрепанными волосами и блуждающим взором, точно сумасшедшая.

– Я убежала оттуда. Представь себе, барон Гермелинфельд там. Я упала навзничь. И вдруг у меня начались схватки. Гретхен! Я сейчас рожу.

– Неужели! – вскрикнула с испугом и радостью Гретхен. – Да ведь еще не время! О! В таком случае ваш ребенок, наверно, от господина Эбербаха!

– Нет, Гретхен, я прекрасно знаю, что ребенок не его. Ах! Если бы я ошибалась! Тогда я обманула бы и других. Но нет! Лгать всю жизнь! Нет, лучше умереть! Гретхен, Вильгельм умер… Юлиус едет… я тут же свалилась… О! Как я страдаю! Умереть!

– Что делать? – разволновалась Гретхен. – Ах! Я сейчас побегу за доктором.

И она сделала шаг к двери. Христина бросилась за ней и схватила за руку.

– Куда ты, не уходи! Ведь я убежала сюда не для того, чтобы жить, а для того, чтобы умереть, чтобы броситься в пропасть. Меня мертвую Юлиус будет любить, уважать, оплакивать. Жизнь! Да на что она мне теперь, эта жизнь? Мне нужно сохранить тайну! Постарайся понять то, о чем я говорю. О, я схожу с ума. Но, ради бога, никому ни слова! Сохрани тайну во что бы то ни стало!

Христина легла на постель Гретхен. Так она пролежала некоторое время, испытывая невероятную боль и терзаясь от галлюцинаций, но с одной неотступной мыслью о том, что должна скрыть от всех свое несчастье и позор. Она впилась зубами в платок, чтобы заглушить крик. Гретхен, рыдая, суетилась около нее, не будучи в состоянии ей помочь. В минуту передышки Христина позвала ее.

– Гретхен, поклянись, что ты исполнишь мою просьбу.

– Клянусь, дорогая госпожа.

– Никому, что бы ни случилось, ни барону, ни моему Юлиусу, ни даже этому чудовищу, ты не откроешь моей тайны. Если ребенок родится живым, ты отнесешь его к Самуилу, но так, чтобы никто этого не знал, не видел и даже не подозревал.

– Так и следует! – вскрикнула Гретхен. – Швырнем обратно демону его отродье!

– Но ведь это все-таки мое дитя, мое единственное дитя! – пролепетала Христина, корчась от новой схватки. – Ох, я думаю, несчастное создание умрет. Господи, пошли и мне смерть! Гретхен, если ребенок будет мертвый, ты похорони его, слышишь, сама зарой ночью в лесу. Ты клянешься, что сделаешь это?

– Клянусь!

– И меня тогда тоже похорони, Гретхен. Чтобы никто не знал!.. О, мой Юлиус, прости! Я так любила тебя… Умереть, не повидавшись с тобой!.. Гретхен, никому ни слова, сохрани тайну во что бы то ни стало!

Тут с ней случился обморок.

LXVIII Трихтер пьяный от страха

На следующий день было празднество и всеобщее ликование в городе Ашафенбург. Мужчины, женщины, дети, почтенные старцы – все высыпали на улицы. Ожидали прибытия Наполеона. Все было забыто: торговля, вчерашние хлопоты, начатые дела. Только один человек не принимал участия во всеобщей радости, напротив, лицо его было задумчиво и мрачно. То был наш приятель Трихтер. Он шел, опустив голову и устремив взгляд в землю. Он был не один, а с новым знакомым.

– Дорогой мой Реймер, – проговорил Трихтер, – я страшно взволнован.

– От вина, что ли? – спросил тот, посмотрев на его красный нос.

– Да ну! – пренебрежительно воскликнул Трихтер. – На меня вино перестало действовать лет пятнадцать назад. Я не хочу сказать, что совсем не пил сегодня. Наоборот, хотел подбодрить себя и даже пробовал напиться. Напрасная попытка! Поистине плачевна судьба моя! Я уже не могу опьянеть. Какая слабость!

– А отчего вам хотелось так напиться непременно сегодня? – спросил Реймер.

– Потому что я сегодня должен подать прошение Наполеону. Прошение, составленное для меня Самуилом. И понимаете, в каком я положении? Мне придется подойти к этому великому человеку, говорить с этим исполином-императором, перед которым смолкает грохот пушек. Так как же тут быть хладнокровным?

– Вы преувеличиваете. Это пустяки – подать прошение. Хотите, я подам за вас?

– Нет, Самуил заставил меня поклясться, что я собственноручно подам его императору.