Ущелье дьявола

- Увы, сударыня! - отвечала кормилица. - Ещё не прошло и полчаса.

А ребёнок все метался.

Христина опять сбегала в залу, позвонила и вернулась к колыбели.

Каждая минута казалась ей вечностью. Она не могла усидеть на месте. Кровь стучала у неё в висках. Она то становилась на колени у колыбели, то вскакивала и принималась ходить по комнате. Она тряслась, как в лихорадке, её волосы растрепались, взгляд стал какой-то сумрачный, при каждом шорохе она вздрагивала, думая, что это идёт Самуил.

- Неужели он не придёт, и ребёнку придётся умереть? - говорила она с раздражением.

Она снова прошла в залу и собиралась нажать кнопку ещё раз, как вдруг панно быстро открылось.

Явился Самуил.

В другое время один вид его привёл бы Христину в испуг. Губы его были сжаты, взор неподвижен, он был сосредоточен, бледен, холоден, на его лице лежал отпечаток какой-то неумолимой решимости. Казалось, в нём замерли все человеческие чувства. Рассудок, сердце - всё уступило место воле, и эта воля была суровая, непреклонная, железная, роковая, страшная, смертельная.

Но Христина даже и не взглянула на него. Она прямо бросилась ему в ноги.

- У меня умирает ребёнок, господин Гельб! Спасите его! - вскричала она.

- А! - сказал Самуил. - Так это не западня?

- Какая там западня! - воскликнула Христина. - Я прошу у вас милости. Вы учёный человек, вы должны быть добрым. Простите меня за прошлое. Я виновата. Я унижаюсь перед вами, я благословляю вас. Идите скорее. Спасите малютку!

Она схватила его за руку и потащила к колыбельке.

- Посмотрите, - сказала она, - он очень болен, но ведь вы такой учёный!

Самуил наклонился над колыбелью и бросил взгляд на ребёнка.

- У ребёнка круп, - сказал он холодно.

- Круп? Так у него круп? - воскликнула Христина. - Вы все знаете. Что надо сделать?

С минуту Самуил стоял, как бы раздумывая, потом посмотрел на Христину, которая, дрожа от волнения, ожидала его первого слова.

- Прежде всего, - начал он медленно, - нехорошо то, что здесь столпилось очень много народу. Необходимо, чтобы все вышли из комнаты.

- Уходите все, - сказала Христина. Горничная и кормилица удалились.

Самуил осмотрелся кругом, как бы желая убедиться в том, все ли вышли из комнаты, и заметил Гретхен. Она забилась в угол, дрожа от страха, она боялась взглянуть на Самуила и в то же время не могла отвести от него глаз.

- И ей надо уйти? - спросила Христина.

- Ей в особенности, - сказал Самуил.

- Выйди, Гретхен, - обратилась к ней Христина.

Не говоря ни слова, Гретхен попятилась к дверям, не спуская глаз с Самуила, словно оберегая себя от какого-нибудь нападения. Взгляд её был дикий, брови нахмурены.

Когда она выбралась из комнаты, она крикнула Христине с порога:

- Сударыня! Смотрите, берегитесь! И, хлопнув дверью, она убежала.

Самуил и Христина остались вдвоём у колыбели.

Глава шестьдесят вторая Искушение матери

- Ну вот, г-н Самуил, мы теперь одни, - с нетерпением в голосе сказала Христина Самуилу. - Что же вы ещё раздумываете?

Самуил, казалось, был погружён в какие-то размышления или глубокие воспоминания.

И странное дело! Нельзя даже и предположить, о чём думал Самуил в такую важную минуту. А думал он об одной знаменитой немецкой гравюре Альберта Дюрера под названием «Насилие». Гравюра эта изображает таинственную и странную фигуру какого-то полунагого мужчины, мускулистого и волосатого, который привлекает к себе женщину. Женщина эта в отчаянии, она старается вырваться из рук его, но он тащит её с такой непобедимой силой, с таким равнодушным и неумолимым видом, что перед тем преступлением, в котором, видимо, примешивается к любви и убийство, впечатление ужаса заслоняет собой всякую мысль о другом чувстве, и что при взгляде на эту гравюру скорее хочется назвать её: «Ужас, Рок, Смерть».

Однако, именно об этой гравюре и думал Самуил у колыбели умирающего ребёнка, так что Христина вынуждена была повторить свой вопрос:

- О чём вы думаете, г-н Самуил? Говорите, сделайте что надо, ради всего святого! Я доверяюсь вам вполне. Ведь эта ужасная болезнь не смертельна, да?

- Она излечима, сударыня, - ответил, наконец, Самуил внушительно. - Она излечима, если её вовремя захватят.

- О! На этот раз её успели захватить вовремя! - вскричала Христина. - Первые признаки болезни обнаружились каких-нибудь полчаса тому назад.

- Правда, вовремя, сударыня. И вы хорошо сделали, что поторопились. Если бы прошло ещё полчаса, то было бы уже слишком поздно.

- Так чего же вы ждёте? Начинайте! Самуил подумал и сказал:

- Я жду… я жду одного вашего слова.

- Моего слова? Какого слова?

Самуил был, видимо, в нерешимости. Только мать, терзаемая мыслью о больном ребёнке, могла не обратить внимание на те страстные, беспокойные взгляды, которые холодные и властные глаза его кидали на эту комнату, где и самое ночное время будило мысли о таинственных наслаждениях, долженствовавших происходить в эти часы, и на обаятельную Христину с распущенными волосами, с полуобнажёнными плечами, с горевшим от волнения взором, подчёркивавшим красоту женщины материнской страстью.