Условия человеческого существования

А Митико не знала, что ей делать — то ли выставить за дверь этого хама, то ли просить его о милости.

— Приходите через пару дней. Так и быть, дам свидание.

Его взгляд говорил: вот видишь, и свидание от меня зависит, а ты ломаешься.

— Правда, сидеть вот так не придется, — Ватараи кивнул подбородком на стенное блюдо и расхохотался.

Митико хотелось заткнуть уши, казалось, что этот дикий смех поганит воздух в комнате, превращает в непристойность прекрасное чувство.

Ватараи ушел. Звуки его шагов постепенно замирали. Страшная пустота заполнила дом. Митико схватилась за спинку стула, чтобы не упасть.

Может, все же в тот вечер надо было отпустить Кадзи? Может, он все тогда рассчитал и все сошло бы благополучно? Как щемит сердце! Ведь это она сказала: «Поступай так, как считаешь лучше». Она не думала, что эти слова парализуют решительность мужа.

И все же, когда она их произносила, она думала только об одном — чтобы он не уходил. И он остался, ее любовь победила. И в минуты горячих объятий у нее и в мыслях не было, что сегодняшний день принесет ей такое несчастье. А если бы отпустила, этого могло не случиться.

Митико подняла голову. Затуманенный от слез взгляд остановился на блюде. Это был символ их счастья, клятва верности. А теперь… Нет, она не вынесет свалившейся на ее голову беды.

— Прости меня, Кадзи!

Слезы вновь ручьем покатились по ее лицу. Горячие, горькие слезы! Итак, Кадзи в руках этого ненавистного жандарма, и нет никакой надежды, что он вернется оттуда невредимым. Конечно, Кадзи действовал благородно, в этом Митико не сомневалась, и, может быть, то, что он сделал, облегчило наконец его муки. А она раздавлена горем. Впервые Митико познала страдания. Ведь сейчас она страдает не меньше, чем страдал Кадзи. И ей, как и ему, мучительно придется искать выхода. А веди себя Кадзи там, у горы, смиренно, она сейчас смотрела бы ему в лицо, слышала бы его голос, обнимала бы его. О, это благородное рыцарство! Все из-за него! Как ей сейчас тяжело! И никто ей не в силах помочь! Митико старалась не плакать, но чем больше она крепилась, тем обильнее текли слезы по ее лицу.

37

— Ну и упрямый черт!

Танака опустил руку с кожаным ремнем и стер со лба пот. У сидевшего на стуле Кадзи лицо уже напоминало кровавую маску. Оно все вспухло, одно веко разорвано, из носа течет кровь, заливая обнаженную грудь.

— Что ж, попробуем бамбук, если ремень не помогает. Но мы потихоньку, вежливо.

Танака сбросил Кадзи на пол. Комната совсем пустая — один стул, да с потолка свисает яркая лампочка без абажура.

Бамбуковый прут со свистом врезался в обнаженную кожу, и через несколько мгновений все тело загорелось будто от ожогов. Кадзи напрягал память, стараясь вспомнить рукопись Ван Тин-ли. Как он терпел, как он все вынес? Что он думал тогда? Наверно, ненависть и презрение к японцам помогли ему перенести муки и боль. А что делать ему? Тоже ненавидеть и презирать? Но кого, своих соотечественников? Крепко сжав зубы, Кадзи молчал.

Танака отбросил прут и принес молоток.

— Этой штучкой только раз пройтись по голове, тут же ей будет конец. Не выложишь все начистоту до возвращения унтер-офицера — пожалеешь.

Подняв распухшие веки, Кадзи взглянул на Танака и на молоток. Да, эта штучка не ремень. Тут сразу конец. И ведь этот солдат не шутит, он испробует и молоток. Кадзи сковал страх, сердце будто замерло.

— Послушай-ка, приятель, — сказал Танака. — Не лучше ли все выложить, а?

Кадзи покачал головой.

— Мне нечего говорить.

Страх надо подавить. Ведь не может же Танака его убить. До того, как придет Ватараи? Или это он сам себя успокаивает? Ну что ж, пусть убивает, ведь там, у горы, его тоже могли зарубить.

Кадзи смотрел на молоток и старался вспомнить последние минуты казни. Да, до сегодняшнего дня я был трус, трус и болтун, но теперь первый шаг уже сделан и назад возврата нет.

— Что вам сказать? Вот мучаюсь, что позволил казнить тех троих.

— Вот как изволите рассуждать! — Танака даже улыбнулся. — Что с вами будешь делать?

И, не погасив улыбки, он остервенело стал бить молотком по ляжкам Кадзи. Потом по спине, потом опять по ляжкам. Это было мучительно — грудь спирало и дыхание останавливалось. Бессильный гнев овладел Кадзи. Кажется, он не выдержит. А что, если ударом ноги свалить Танака на пол и этим же молотком размозжить ему череп? И все будет оправдано, ведь в этой комнате мораль вне закона. И терпеть больше не следует, его надежды на справедливость напрасны. В этом он, кажется, уже убедился.

Танака был поражен. Ему пришлось пытать не один десяток и японцев и китайцев. И все, как один, уже после нескольких ударов молотка поднимали вопли. Но изумление вскоре сменилось раздражением. Бросив молоток, он взял кожаный пояс с медным набором. Никто еще не выдерживал ударов этим поясом, когда им били по чем попало. И эти удары посыпались…