Условия человеческого существования

— А если бухгалтерия откажется выплатить подрядчикам? — заговорил Окидзима. — Ведь не жить тебе тогда, подкараулят, будь уверен. Либо прирежут, либо угодишь под взрыв в забое. На твои похороны они не поскупятся…

— Я уже подумал об этом. Если будет заминка с выплатой, постараюсь провести эту сумму как расходы по новому набору рабочих. Конечно, это тоже жульничество, но…

Окидзима осклабился.

— Сам заделаешься подрядчиком? Любопытное будет зрелище.

— Да, получается так.

Окидзима прав. Теперь эта роль выпадает ему: наседать на рабочих, брать их за глотку, лупить, выжимать из них пот.

— Я знаю, ты обо всем уже подумал — такая уж у тебя натура. А вот пришло ли тебе в голову, что эти подлецы могут с поклоном получить компенсацию, а потом сманят рабочих?! Что тогда?

Кадзи поморщился.

— Ну… тогда мне останется надеяться только на две вещи: во-первых, на твою бдительность — ты насквозь видишь подрядчиков и рабочих и уж глаз с них спускать не будешь…

— Э-э, нет! Ты мне, пожалуйста, не подкидывай лишнюю работу, хватит той, что навалили, — запротестовал Окидзима, сердито сверкая глазами. Кадзи не понял, в шутку он это или всерьез. — Тебя прислали, чтобы разгрузить меня, а получается вроде наоборот.

Но Кадзи продолжал, уставившись куда-то в пространство:

— …А во-вторых, я хочу верить, что в той же мере, в какой я считаю рабочих людьми, они сами начнут относиться к себе как к людям, что они не позволят торговать собой, не дадут выжимать из себя последние соки…

В другое время Окидзима реагировал бы на подобные речи насмешливой улыбкой. Но сейчас он подавил усмешку, и на лице его появилось какое-то странное выражение.

— А ты и вправду гуманист. Да еще и сентиментальный впридачу.

— Ты считаешь, что я неправ? — вскинулся Кадзи.

— Совсем необязательно.

Кадзи вспомнил, как в ночь перед отправкой на фронт Кагэяма сказал то же самое: «Эх, ты, сентиментальный гуманист».

Да, тогда он колебался. И было от чего: интеллигенту предлагали место сторожевого пса… А теперь, когда он стал псом? Теперь он раздумывал, загонять овец или нет.

17

Недели через две по радио передали сообщение о разгроме японского гарнизона на острове Атту. Директор Куроки распорядился приспустить на руднике флаги. Это трагическое известие пришло вскоре после сообщения о гибели главнокомандующего японским флотом Ямамото. Оно как громом поразило горстку японцев, осевших в глухой маньчжурской долине. Ведь перед этим их месяцами потчевали победными реляциями.

«Интервью с новым командующим ВВС Ясудой. Авиационные удары по территории США вполне осуществимы! Мы захватили инициативу в воздухе!..»

«Бомбовые удары по Австралии и Новой Гвинее!..»

«Разгром каравана транспортных судов противника…»

«Американцы высадили на острове Атту крупный десант. Упорные бои на острове Атту. Противник проявляет растерянность. Победа наших войск обеспечена».

И еще: «Разгром англо-индийских войск, вторгшихся в Бирму. Занят крупный опорный пункт противника…»

И дальше: «Гарнизон императорской армии доблестно сражается на острове Атту. Японские войска теснят превосходящие силы противника…» «Блестящая победа морских соколов у острова Атту. Потоплено семь линкоров и другие корабли противника…»

И вдруг после всех этих ликующих возгласов появилось сообщение о том, что на острове Атту, севернее Японии, «полк императорской армии», отличавшийся «несравненной доблестью духа», «проявил свою божественную сущность» и с честью погиб, «разбился вдребезги, подобно яшме»!..

На площади перед главной конторой директор собрал всех японцев, работавших на Лаохулине, — более двухсот человек. Сотрясаясь всем своим коротеньким, тучным телом, он произнес речь, подобную львиному рыку, на тему: «Отомстим за остров Атту!» Краткое содержание речи, изобиловавшей возгласами: «Все сто миллионов грудью пойдут в атаку!» или «Больше снарядов для фронта!» — сводилось к тому, что трагедия, разыгравшаяся на острове Атту, является прямым следствием нерадивости работников Лаохулина. Директор так вошел в роль патриота, что и сам в это поверил. Он никак не мог закончить свою темпераментную речь, потому что то и дело заливался слезами. Он и впрямь казался воплощением высокого верноподданнического порыва.

В этот день с рудника отправлялись одиннадцать японцев, призванных в армию: семеро с производства и четверо из отдела рабочей силы. Одиннадцать избранных роком «защитников божественной родины» под звуки песни «Вернемся с победой», которую пел провожавший их хор служащих-японцев, спустились по горной дороге к платформе железнодорожной ветки, проложенной по ущелью для вывоза руды. После известия о поражении и громовой патриотической речи директора все чувствовали себя нелепо и растерянно. Провожающих набралось порядочно, пришли со всех участков рудника. Пришел и Кадзи проводить своих четверых сотрудников.

У платформы столпились жены призывников и все женское население японской колонии с национальными флажками в руках. До отхода поезда оставалось еще много времени. Мобилизованные из отдела рабочей силы по очереди подходили к Кадзи прощаться.