Услышь нас, Боже

Загадочное возражение против смены религии. Но пусть мир начнется с чистого листа. Устроим всеобщую амнистию (пусть она распространится даже на громил, сотрудников мексиканского иммиграционного ведомства, школьных учителей и, наконец, на меня самого, который до нынешней минуты ни разу не выступил против повсеместной смерти-в-жизни). Слишком уж велика вина общества в глазах Бога, чтобы привлекать отдельного человека к ответственности за преступления против того же общества, какими бы тяжкими они ни были: преступления человечества в целом – этот человек, он есть осел[82] – всегда были хуже.

День на острове Боуэн, где мы нашли бронзовые колокольчики и видели уток-каменушек.

Молитва за Эйнара Нильсона, который провожал нас в дорогу, распевая «Шенандоа».

«И от вселенной, летящей кружась сквозь пространство, пенье неслось». (К.Э.[83])

Sonnez les matines!
Sonnez les matines!
¿Le gusta esta jardin? ¿Que es suyo?[84]

Человеческое тщеславие поистине ужасает, оно сильней страха, хуже, чем та история у Шопенгауэра.

Сигнал SOS по соседству. Battement de tambours!

Боже, храни Короля-Рыбаря.

Не знаю, что творится на палубе. И ничего нельзя сделать, совсем ничего, ведь все совершенно не так, как ты себе представлял. Тем не менее, размышлял Мартин, рано или поздно в таком положении оказывается каждый писатель. Наденьте спасательный жилет, проденьте руки в плечевые ремни. Да ни в жизнь! Я все равно не смогу, даже если попытаюсь. У меня всегда были сложности с такими вещами. Надо надеть спасательный живет на Примроуз, подумал Мартин. Но Примроуз, жуя сэндвич, уже решила вернуться на мостик. А мы тем временем выпиваем. Пошло хорошо, хоть и странно.

à ce signal[85]:

– Возвращайтесь в свою каюту.

– Оденьтесь теплее.

– Наденьте спасательный жилет и четко следуйте указаниям членов экипажа, которые сопроводят вас к спасательным шлюпкам с подветренной стороны…

Сигнал «Покинуть судно»… В таком шуме его все равно не услышишь.

В каюте старшего артиллериста.

Мартин поклялся, что если останется в живых, то никогда больше не совершит ни единого предосудительного поступка или великодушного, но по скрытым корыстным мотивам. Главное, потом не забыть о своем обещании, подобно герою истории Уильяма Марча, если все же выберешься из передряги. Господи, просит он, дай мне шанс сделаться по-настоящему милосердным. Дай мне знать, что такова Твоя воля…

…Жалко, нет с нами старины Харона…

В целом выходит какое-то странное собрание явно несочетаемых фрагментов, мелькающих друг мимо друга…

Примерно как наш рулевой механизм.

…закон серийности, теория совпадений.

Sonnez les matines!
Sonnez les matines!

Как чудны ночи, что подобны этой… и т. д.

Боже правый – кажется, судно вновь слушается руля.

И Старый Мореход видит свою отчизну.

И собственным примером учит он людей любить и почитать всякую тварь, которую создал и возлюбил Всевышний.

Второй помощник, смеясь, говорит Примроуз: «Всю ночь мы спасали вам жизнь, мадам».

Рассвет, и альбатрос, райская птица, парит за кормой.

À 9nds. arrivée Bishop Light, Angleterre, le 17 Dec. vers 11 H.[86]

…Пароход «Дидро» вышел из Ванкувера 7 ноября – вышел из Лос-Анджелеса 15 ноября – курсом на Роттердам.

Frère Jacques
Frère Jacques
Dormez-vous?
Dormez-vous?
Sonnez les matines!
Sonnez les matines!
Ding dang dong!
Ding dang dong!

Странное утешение, даруемое профессией

Сигбьёрн Уилдернесс, американский писатель, знакомящийся с Римом на гугенгеймовскую стипендию, остановился на ступенях над цветочным киоском и, поглядывая на дом перед собой, начал записывать в черную записную книжку:

Il poeta inglese Giovanni Keats mente maravigliosa quanto precoce mori in questa casa il 24 Febraio 1821 nel ventiseesimo anno dell’eta sua.

Тут, внезапно занервничав и поглядывая теперь не только на дом, но и через плечо – на церковь Тринита деи Монти, на продавщицу в цветочном киоске, на римлян, спускающихся и поднимающихся по лестнице или проходящих внизу по площади Испании (хотя война кончилась уже несколько лет назад, он опасался, как бы его не приняли за шпиона), он как мог нарисовал лиру, такую же, как на могиле поэта, которая была изображена на доме между итальянскими строчками и их переводом.

Затем он быстро добавил слова, которые были под лирой: