Услышь нас, Боже

…Игра в шахматы теперь кажется мне нереальной и чем-то похожей на ту жуткую, дивную, совершенно абсурдную сцену в «Падении дома Ашеров» французского режиссера Жана Эпштейна, когда Родерик Ашер и старый доктор читают у камина, а дом уже полыхает огнем, по стенам расходятся трещины, дом разваливается на куски, языки пламени ползут по ковру к героям, а снаружи беснуется гроза, мечет молнии в болото, по которому бредет восставшая из могилы миссис Ашер, урожденная Лигейя, с трудом пробираясь к дому; увлеченные чтением, Ашер и добряк доктор ничего не замечают вокруг; кстати, невероятно счастливый финал этого фильма, размышлял Мартин, под звездным небом, где Орион внезапно превращается в Южный Крест и Ашер воссоединяется с женой в этой жизни, но на другом ее уровне, был гениальной находкой, пожалуй, превосходящей и самого По, и теперь я все больше склоняюсь к мысли, что в финале романа должно быть нечто подобное…

Родерик Ашер проснулся в шесть,
В доме разгром – ни прилечь, ни присесть.
Он сварил себе кофе, запер дверь на замок
А зачем на замок – самому невдомек.
Он налил себе выпить и выпил исправно.
В мозгах – непонятно, но даже забавно.
Хлопнул две рюмки отменного рому,
И полегчало ему по-любому,
Но в голове зазвенели при этом
Знакомые нотки похмельного бреда.
Мнящийся голос велел ему строго:
Юный Ашер, собирайся в дорогу.
Ты нынче проявишь гражданское сознание
И примешь участие в голосовании.
Родерик даже не стал возмущаться,
Только вздохнул и пошел собираться.
Раритетным вином саквояж он набил,
Дом его рухнул – и дьявол бы с ним.
В 9:30 он сел в поезд до Балтимора
И был убит ровно в четверть шестого.

…Три летучих голландца.

Позже. В тщетной попытке получить хоть какую-то информацию узнаю от четвертого помощника – в такой ситуации я тоже говорил бы пассажирам что-то подобное, – что вся команда крепит предохранительный пояс вокруг корпуса судна, чтобы не дать ему развалиться на части. (На самом деле это отнюдь не смешно – вспомнить газетную вырезку, где Пэт Терри рассказывал о сварном корабле, который обматывали цепями именно для таких целей: существует вполне реальная опасность, что корпус расколется надвое или треснет.)

Шарль с улыбкой говорит: «Знаете, Сигбьёрн, во время войны пароходы класса «Либерти» буквально разваливались прямо в море. – И добавляет, увидев лицо Примроуз: – Не волнуйтесь, мадам, корпус мы укрепили».

Позже. …Мой моряцкий инстинкт неожиданно подсказывает – удивительно, как внезапно тебя накрывает кризис, – что если мы уцелеем в этой передряге, то только чудом. Хуже всего, когда не можешь ничего сделать. И еще хуже, когда совершенно не представляешь себе, что делают остальные, или им просто кажется, что они делают что-то необходимое. Несмотря на шутку четвертого помощника, звук и вправду такой, будто пароход разваливается на части. Если на судах старого типа, которые мне знакомы, рулевой механизм выходил из строя, на корме был старомодный винджаммерный штурвал, в случае чего применявшийся по назначению. Кроме того – хотите верьте, хотите нет, – даже в 1927 году мы держали на судне комплект парусов, и среди младшего офицерского состава был человек, отвечавший за обслуживание масляных ламп, а среди матросов – человек со специальностью (ныне, кажется, упраздненной), соответствующей давнему парусному мастеру. У нас нет винджаммерного штурвала и уж точно нет парусов. Есть два судовых руля, один под другим, на верхнем и нижнем мостике, и, как я понимаю, оба неисправны. Хотя какое-то управление все-таки остается, мы пока не легли в дрейф. Хорошо, что не потеряли гребной винт. Пока не потеряли.

…Глубоко переживая свое невежество относительно природы текущего кризиса, Мартин утешался мыслью, что это все потому, что пароходы класса «Либерти» не похожи на старые суда, где всегда видно, что происходит, а здесь все закрыто и призрачно, повсюду почти кафкианская замкнутость, так что в каюте старшего артиллериста, хотя она соединяется с мостиком, ощущаешь себя как на верхней палубе речного колесного парохода на линии Фолл-Ривер, иными словами – в полной оторванности от всего; но что бы он себе ни говорил, это казалось лишь составной частью его огромной изоляции, чем-то сродни испытанию на предел прочности…