Услышь нас, Боже

Коснахан поднимался на холм Палатин и, утомившись на полпути, присел на скамейку. Мой прапрадед Кронкбейн – стоит ли говорить? – был повешен за кражу овцы. Хотя сама овца не пострадала, она явилась в видении ближайшему родственнику бывшего владельца, требуя мести. И чуть ли не на следующий день после казни закон, каравший кражу повешением, отменили. И что было потом?.. Мой прапрадед являлся овце в страшных снах?

Двое влюбленных сидели на траве под стеной дворца Флавиев, и Коснахан невольно то и дело поглядывал на них; время от времени они подолгу смотрели друг другу в глаза, потом вновь отводили взгляды и смеялись. Юноша сорвал травинку и принялся ее жевать, девушка отняла ее у него и рассмеялась. Затем они снова смотрели друг другу в глаза. Впрочем, подобное описание этих нелепых действий – неуклюжее, как титры в старом немом кино, – не передавало ни как красиво это смотрелось со стороны, ни как именно эти двое смотрели друг на друга, ни что все это говорило ему самому.

Мой прапрадед Кронкбейн был не только поэтом, но и успешным изобретателем и инженером. (На вечном холме Палатине еще больше вечных влюбленных бродят среди многочисленных вечных монахов и вечных улыбчивых священников.) Он исследовал Панамский перешеек и в 1855 году представил правительству США проект бесшлюзового канала, поскольку первым утверждал, что Атлантический и Тихий океаны находятся на одном уровне… Поэзия Кронкбейна, по общему мнению, грубовата, но энергична…

Немного погодя Коснахан, подобно коряге, несомой течением вслед за разноцветными лодками, присоединился к процессии посетителей. Onid aalid ben[113]. Да, каждый в Риме либо священник, либо влюбленный, а все здешние девушки хорошенькие. И не просто хорошенькие. Почти все итальянки поразительно красивы, и когда смотришь на них, идущих мимо плавной неторопливой походкой, от которой замирает дух, с травинками меж губами, со своими возлюбленными, когда видишь, как легко и изящно они ступают, будто танцуют некий медленный танец любви (но непременно в сопровождении хоть какого-нибудь возлюбленного), волосы у них – блестящие и шелковистые, иногда светлые, точно у ангелов, взгляды застенчивы, длинные стройные ноги красивы до боли, и тебе чуть ли не хочется, чтобы девушка, в чьи волосы, руки или походку ты уже влюбился со спины, обернулась и оказалась уродиной; тогда, как тебе кажется, ты хотя бы избавишься от сердечной тоски. И все-таки – продолжая рассеянно предаваться этим псевдо– или скорее антипрустовским грезам – лишь сопоставление дарило облегчение человеку, уже успевшему влюбиться и потерять столь прелестный фантом, и ему было просто необходимо представить себе, что следующая прошедшая мимо красотка будет еще прекраснее прежней, если, конечно, не думать о жене. Чтобы иметь возможность сказать себе так: ну что же, мне предназначалась не та, а эта, – и утешиться мыслью, что вскоре наверняка встретишь женщину еще красивее, которая скажет тебе или не скажет: «Ты мой лакомый сладкий утенок, виляющий хвостиком», или как это будет на итальянском.

Какой-то негр стоял, мрачно глядя на храм Венеры, и Коснахану хотелось заговорить с ним, сказать что-нибудь доброе и веселое, но он не стал этого делать; Коснахан вернулся на двести шагов назад и дал одноногой нищенке (сначала он прошел мимо нее) пятьдесят лир, полцены своего молока, улыбнулся ей и пошел дальше, чувствуя себя еще более гадко, чем когда поскупился на милостыню.

Ну и жара, слишком жарко, чтобы курить трубку; Коснахан пошел к реке, где наверняка прохладнее. А вот и он, мутно-желтый маловодный Тибр, где плескались или грелись на песке загорелые купальщики. Римляне ныряли с крыши плавучего дома прямо в ил под берегом. Коснахану тоже хотелось окунуться, но, вероятно, для этого нужно состоять в каком-то клубе. Движение транспорта на набережной оказалось еще более интенсивным и шумным, хотя сама улица была узкой, но, по крайней мере, с четкой разметкой и островком безопасности, впрочем, переходить на ту сторону пока незачем, ведь до открытия издательства еще масса времени; тем не менее он счел разумным заранее отыскать нужный дом, а потом найти неподалеку тихий прохладный бар, где можно будет засесть на часок и попытаться записать свои мысли для «дополнительных биографических материалов». Как известно любому писателю, «где издательство, там и паб». Причем некоторые писатели не идут дальше паба.