Услышь нас, Боже

Судя по надписям на табличке, для наблюдения за кормежкой животных еще слишком рано, и Коснахан отвернулся, чувствуя, что своим человечьим присутствием нарушает уединение павлинов, и пошел в направлении, приблизительно указанном двумя белыми табличками, расположенными одна над другой: верхняя гласила Rapaci, нижняя – Equidi. Хищники, подумал он, и equus, equi, лошадь; стало быть, там будут зебры и им подобные. Коснахан улыбнулся, довольный своей сообразительностью. Чувствовал он себя уже гораздо лучше. Рассматривал льва над ковром из полевых цветов. Крошечные белые ромашки, алые маки и сиреневые колокольчики росли иногда прямо в клетках. И там, за цветами, за глубоким рвом, в живописном скалистом логове, в послеполуденном зное спал лев. Хотя часы на фасаде ресторана показывали почти пять, солнце палило нещадно, и Коснахан вспомнил свои тропические дни в море и как он благодарил судьбу, что служит помощником корабельного плотника, а значит, работает днем и завершает работу как раз в самую жару, и это вовсе не полдень, а время между шестью и восемью склянками пополудни, то есть примерно полтора часа назад, – и в этот миг он опять ощутил, еще сильнее прежнего, тот же знакомый толчок в самых глубинах своего естества… В том плавании, о котором он сейчас вспоминал… Он увидел табличку с надписью: Elefanti. Коснахан ускорил шаг, вдыхая запах слонов и роз. Дорожка к слоновьим вольерам сейчас находилась в тени, хотя сами звери оставались на солнце. И вдруг, словно по волшебству – неужели? – он увидел…

Так вот, он увидел, что служитель зоопарка подбрасывает сено двум слонам в двух разных вольерах, подцепляя его вилами из большой кучи. Время кормежки еще не наступило, но слоны все равно получили дополнительный полдник, и это хорошо. Вольеры были просторные, без крыши, хорошо и разумно устроенные, обнесены снаружи высоким прочным чугунным забором с шипами на прутьях, который отделяла от дорожки полоска газона шириной в несколько футов. Слоны качали хоботами в унисон, тянулись к сену, хватали его и спокойным, изящным жестом подносили к своим добродушным, чуть ироничным ртам. В перерывах они приветственно вздымали хоботы кверху, как бы подгоняя человека с вилами или укоряя – в добродушной манере – двух детишек, которые, несомненно без злого умысла, пытались скормить им газету через прутья решетки. Оба слона вроде бы принимали угощение вполне терпимо, но потом с отвращением бросали газету и возвращались к сену. Один из них легонько пнул скамейку, стоявшую в вольере, точно говоря: жаль, что ты так плохо воспитан, малыш! Но даже этот молчаливый упрек был сделан со степенным достоинством и невероятным терпением.

«Слон!» – подумал Коснахан. Если есть в мире создание, что свидетельствует о существовании всемогущего Бога и о Его необузданном юморе, так это именно слон, чудесным образом сочетающий в себе гротескное и возвышенное, даже если, согласно Виктору Гюго[124], всемогущий Господь в таком случае предстает настоящим романтиком, и, сказать по правде – ни в коем случае не оскорбляя Создателя, – разве Он может не быть таковым, помимо всего прочего?

Слонов принято поэтизировать, и много чего написано об их памяти, долголетии, верности, терпении и разумности, об их нежной заботе о потомстве и неограниченной силе в качестве подневольных рабов, как в мирное, так и в военное время, на службе у человека. Поскольку в неволе они годами безропотно позволяют маленьким детям кататься на своих спинах или кормить их бумагой – Коснахан порадовался, что смотритель пресек их забаву, так как сам не сумел бы им попенять по-итальянски, – им приписывают добродетели терпения, любви и благодарности в человеческом понимании, как будто слон существует только для пользы или развлечения человека. Если же вдруг происходит несчастный случай с увечьем или даже гибелью человека, слона называют плохим и отстреливают, дискредитируя тем самым весь слоновий род. А это несправедливо.

Ведь слон, кстати сказать, это слон, и, как и в случае с человеком, никто точно не знает, как и почему он впервые появился на свет, и хотя есть какие-то общепринятые догадки, Коснахан был уверен, что на самом деле все происходило совершенно иначе. (Наши представления об эволюции, по сути, всего лишь домыслы, и, как говорил великий Мандзони, из изобретений простого народа образованное сословие заимствует то, что может приспособить к своим идеям; из изобретений образованного сословия простые люди заимствуют то, что способны хоть как-то понять, и из всего этого хаотичного месива образуется общественное неразумие, которое мы называем общественным мнением.)