Услышать тебя...

Вернулись в контору, а я жил в этом же доме, за стенкой своего кабинета. Успокаиваю, как могу, жен­щину: позвонил дежурному в милицию, пообещал помочь в получении документов и карточек. Провожаю ее до дверей, и вдруг она посмотрела на меня так внимательно и говорит: «Снимайте пиджак!» Я даже расте­рялся сначала. В общем, она достала иголку с ниткой и в два счета заштопала дырку на локте. И так мне, холостяку, стало это приятно, даже объяснить тебе не могу... Смотрю, как ловко бегает в ее пальцах иголка, и думаю: «Вот она, твоя судьба, Сашка! Держи ее в ру­ках, не отпускай.»

Документы ее так и не нашлись, впрочем все равно ей пришлось сменить фамилию, потому что мы, брат Сергей, через месяц поженились. А еще через полтора месяца приехала в Себеж ее мать и привезла с собой двух ребятишек. И оказались они детишками моей драгоценной супруги.

Я люблю детишек. И этих полюбил, как родных. Но почему она сразу мне не сказала, что у нее есть дети? Я все равно на ней женился бы. А так эта боль­шая ложь на всю жизнь пролегла между нами. Если нет доверия, брат Сергей, между мужем и женой, нет и настоящей семейной жизни.

Козодоев понравился Сергею. Был он душевным и простым человеком. Как-то даже не верилось, что не­складный, добродушный Козодоев командовал развед­чиками, несколько лет работал народным судьей. И га­зетчиком он был способным. Его статьи и очерки всегда были добротными, интересными и глубокими по содер­жанию, но писал Козодоев почему-то мало. В местном альманахе опубликовали его документальную повесть о псковских партизанах. Козодоев был очень доброжелательным и всегда радовался, когда в газете появлялся удачный очерк или фельетон.

И Сергею было особенно приятно, что именно в этот день Александр Арсентьевич пришел к нему в отдел ин­формации. В редакции пусто: седьмой час, и все разо­шлись по домам. Козодоев, наверное, заметил во дворе мотоцикл, и вот разыскал.

— Никто не верит, что это ты сам написал очерк,— сказал он.

— А вы? — взглянул на него Сергей.

— Верю, — ответил он, — но не понимаю, почему ты раньше не писал?

— Не хотел у вас хлеб отбивать, — усмехнулся Сер­гей.

Ну как объяснить, что он и сам не подозревал об этом, что встреча с Лилей всколыхнула его, а огромное желание выручить, помочь ей натолкнуло на мысль напи­сать вместо нее зарисовку о колхозной ГРЭС? Почему он раньше не писал? Да потому, что и в голову такое не приходило! Газета — это особый жанр. Статьи, очерки на промышленные, сельскохозяйственные темы его не при­влекали. Для того чтобы написать такой материал, нуж­но было вникнуть в суть дела, как говорится, повариться в этом котле, что он и сделал, приехав в деревню за по­лосой, а раньше это не входило в его обязанности. Он делал снимки людей за работой, пейзажи, фотоэтюды, а остальное его не касалось. Нельзя сказать, чтобы он вообще до этого никогда не написал ни строчки. Он писал для себя: стихи, рассказы, даже начал повесть. Но об этом никто не знал, не исключая и Николая Бутрехина. Причем всеми этими литературными упражнениями он занимался в армии и на целине. И сейчас на этажерке хранится толстая папка с его пробами пера. Он не рас­крывал ее с тех самых пор, как стал фотокорреспонден­том областной газеты.

— Скажи честно, — спросил Александр Арсентье­вич, — ты недоволен, что тебя определили в отдел инфор­мации?

— Я хотел к Султанову, — ответил Сергей.

— И Султанов хотел тебя взять. Редактор потом согласился.

Сергей удивленно уставился на Козодоева. Серые глаза со скрытой усмешкой смотрят на него. Русый чуб спускается на правый глаз. Нос в щербинках, щеки — тоже.

— Я был против, — сказал Козодоев. — Грош цена тому газетчику, кто не поработал в отделе информации. По чести говоря, это самый боевой, оперативный отдел в газете. И ты должен его пройти. А потом можешь в любом отделе работать.

— Мне почему-то казалось, что в отделе информа­ции, как правило, самые бездарные сотрудники сидят. Кто ничего, кроме небольшой информашки, написать не может.

— Напрасно так думаешь, — посерьезнев, сказал Александр Арсентьевич. — Через несколько месяцев для тебя в области не останется белых пятен. Ты будешь все знать: предприятия, сёла, города, известных людей. А писать очерки и фельетоны никто тебе не запрещает. В отраслевом же отделе ты будешь знать лишь какую-либо одну сторону жизни.

— А может быть, все это зря? — сказал Сергей. — Мне и фоторепортером было хорошо. И потом, больше свободы. Вот вернется Володя Сергеев из командировки и запряжет меня.

— Еще не поздно, — усмехнулся Козодоев. — Погово­рить с редактором?

Сергей смотрел на него и не мог понять: шутит он или серьёзно? Оказывается, простое, открытое лицо Александра Арсентьевича может быть непроницаемым, а излучающие радушие глаза — острыми, проницатель­ными.

— Поговорите, — решил продолжить игру Сергей.

— Зачем говорить? Я и сам могу решить этот во­прос. Вот тут на месте.

— Наконец-то я поверил, что вы были судьей! — рас­смеялся Сергей.

— И, говорят, неплохим, — сказал Козодоев.