Уснувшие дети

После весны 1983 года, еще задолго до открытия AZT, Жан-Клод Шерман тестировал ингибитор ретровируса, который должен был остановить размножение LAV. Ингибитор назвали «гетерополианион-23», или «HPA-23». Это был первый в мире антиретровирусный препарат. Сотрудники Института Пастера открыли его еще в 1972 году. По всей видимости, он способствовал временному подавлению вируса и замедлял ход болезни. Первые результаты обнадеживали, хотя HPA-23 вызывал нежелательные побочные эффекты в некоторых клетках крови.

От Нью-Йорка до Сан-Франциско прокатился слух, что французы из Института Пастера ведут исследования действия многообещающего препарата, который, возможно, сможет блокировать вирус в крови. Отчаявшаяся молодежь покидала свои города и страны по совету местных врачей, которые ничего не могли для них сделать. Из последних сил инфицированные умоляли просто включить их в группу добровольцев, участвующих в испытаниях, проводимых институтом.

Редко когда ученым доводилось видеть смерть так близко и так часто видеть результаты собственных просчетов. Но такова уж доля медиков. Эпидемия СПИДа перевернула все, изменив отношения исследователя и пациента. Она сделала эти взаимоотношения необходимыми и разрушила все преграды, долгое время державшие их на расстоянии друг от друга. И сделанная ошибка выражалась уже не только в цифрах расчетов на экранах компьютеров, но и на лицах отчаявшихся людей.

Исследователи были почти одного возраста с пациентами и прекрасно знали, что часть коллег отказалась от этих ребят и они остались одни. Что же их отличало? Сексуальная ориентация? Зависимость от наркотиков? Разве это оправдание, что одни оказались в роли всеми уважаемых ученых, а другие – в роли презираемых и обреченных изгоев? Конечно, бригады Института Пастера были на передовой исследований мирового значения, но что толку от их работы, если люди продолжают умирать у них на руках? И тени этих людей долго будут их преследовать.

Однажды вечером, когда Франсуаза Барре-Синусси дежурила у постели больного, которому проводили паллиативное лечение, она услышала слабый голос, который с трудом пробивался сквозь маску и шум аппарата искусственного дыхания:

– Спасибо…

Она смутилась:

– За что спасибо? Мы ведь не можем вас спасти…

Глаза умирающего уже почти закрылись, он был между жизнью и смертью, но нашел в себе силы ответить:

– Не за меня… За остальных.

Под языком

Эта сцена существует только в черно-белых тонах. Ну, по крайней мере, я ее себе так представляю, поскольку цветного фото у меня нет. Фотография оживает благодаря кадрам фильмов того времени, в которых мой мозг нашел возможность ее оживить.

Двое школьников лет десяти спускаются по улице Четвертого Сентября. Тот, что постарше, идет впереди. Тот, что помладше, движется за ним и в руках несет его портфель, а свой ранец – на спине. Как и каждое утро, по дороге в школу они заглядывают в мясную лавку. Младший обнимает отца, а старший тем временем забирает две толстые резинки, которыми обычно скрепляют пакеты с мясом. Потом оба выходят из лавки и идут дальше.

Дойдя до угла улицы, мальчишки не переходят, как обычно, реку по мосту, а сворачивают направо и идут дальше вдоль набережной, пересекают дубовую рощу и оказываются возле известняковых скал, нависающих над городком. Внизу видна покрытая инеем долина. Здесь, в развалинах овчарни, принадлежавшей их деду, они обычно мастерили рогатки, стреляли из них по скалам, строили шалаш, играя в индейцев. Несколько дней назад они принесли матери на подпись документы, которые им раздала учительница. В них значилось, что мама согласна, чтобы школьная медсестра сделала им прививку.

Дезире и мой отец сбежали из школы, чтобы не делать эту прививку: оба боялись уколов. Домой они вернулись в положенное время. Их уловка привела только к отсутствию печатей в медицинских картах. Родители были очень заняты и ничего не заметили. А вот домашний врач через несколько месяцев с удивлением обнаружил, что одной записи в графе прививок в медкартах мальчиков недостает.

Двадцать лет спустя даже самая кратковременная отлучка Дезире из дома ввергала бабушку в панику. Она боялась, что он опять взялся за наркотики. Ее сын обещал, что с этим покончено. Следы от уколов на руках зажили. Бабушка несколько раз заходила к нему и осматривала квартиру, но следов употребления нигде не нашла. В том мире, где нельзя было избавиться от СПИДа, она надеялась хотя бы вылечить сына от героиновой зависимости. Для нее отучить его от наркотика было делом реальным и конкретным, не то что победа над каким-то там ретровирусом. В ней жила надежда, что болезнь в конце концов уйдет из тела, в которое ей позволил заползти наркотик. И тогда ее сын продолжит свою блестящую карьеру и высоко поднимет их родовое имя, которое она изо всех сил старалась отмыть от слухов, избавить от сочувствующих взглядов, стыда и шприцев.

Врачи, однако, высказались достаточно категорично: болезнь не только прогрессирует, но Дезире к тому же продолжает принимать наркотик, причем все чаще и чаще.