Успех

Андреас фон Рейндль помолодел. Круглые карие глаза уже не глядели на мир с таким надменным бесстрастием, быстрая, легкая походка стала непринужденней. С момента оккупации Рурской области деловые операции ширились со сказочной быстротой, становились такими волнующе яркими, как те огромные, полные бурного движения полотна, которые особенно нравились Рейндлю. Что это такое — капитализм? До сих пор он был пустым словом, знаком, понятием, за которым ничего не стояло. А сейчас понятие вдруг облеклось в плоть и кровь, сейчас люди вдруг увидели, услышали, раскусили, что такое капитализм. Сейчас падение марки, отнюдь не подстроенное какими-нибудь ловкими пройдохами, оказалось гениальным трюком, с помощью которого и промышленность, и сельское хозяйство, да и государство, их представляющее, выпутались из всех своих долгов. Этот самый капитализм прыгнул выше собственной головы. Еще недавно он был голой абстракцией, постигаемой только учеными-экономистами, да и то с помощью множества вспомогательных понятий, а ныне явился народу во всей своей несомненной конкретности: его видели все и для этого не требовалось очков.

То, как представлял себе капиталистическую систему Пятый евангелист, так же напоминало представление об этой системе его друга мистера Поттера, как, скажем, картина художника Петера Пауля Рубенса напоминает геометрический чертеж. Думающий образами г-н фон Рейндль при словах «капиталистическая система» видел огромное копошащееся существо, некую живую гору, которая, все время покрываясь новыми впадинами, выступами, шипами, кувырком неслась по земному шару.

Просто поразительно, с какой тропической, первобытной мощью росла эта безумная кувыркающаяся тварь. Бледное лицо Пятого евангелиста, украшенное иссиня-черными усами, морщилось от удовольствия. Гора давила только мелких буржуа и пролетариев, зато дела больших людей, дела его, Рейндля, жирели день ото дня.

К тому же все шло само собой. Стоило протянуть руку — и в горсти оказывалось золото. Правда, на западе заводы и фабрики бездействовали, но убытки возмещало государство. Чтобы рурская промышленность выстояла, государство открыло кредит. Грандиозный кредит — подарок, поскольку покрывался он обесцененными бумажками. Денежный дождь обильно проливался на немногочисленных владельцев рудников, шахт, доменных печей, копей. Благо тебе, Рейндль, ибо ты успел отхватить солидный кус. Надо иметь толковую голову на плечах, чтобы, вовремя размещая деньги, превращать эту текучую воду в новые предприятия, новые заводы, новую земельную собственность. Что делать с таким количеством денег? Ведь даже если купить целое немецкое княжество, их все равно не станет меньше. Рурские коллеги Рейндля могли с легким сердцем отсиживать свой недолгий срок в тюрьме: отечество выплачивало мученикам отличные проценты.

Пятый евангелист был просто создан для таких времен. Он непрерывно разъезжал — то в Париж, то в Лондон, то в Берлин, то в Прагу. Речь шла ни много ни мало, как о переделе европейских промышленных областей. Политики произносили речи, но дергали их за веревочки, сидя в своих кабинетах, деловые люди. На конференции этих деловых людей ездил и г-н фон Рейндль.

Потом он возвращался в Мюнхен и, не считая, тратил деньги. Сохраняя инкогнито, кормил, одевал, вооружал «истинных германцев». Когда едущий в машине Руперт Кутцнер встречал едущего в машине Пятого евангелиста, он приказывал притормозить и отрывисто, по всей военно-студенческой форме, приветствовал того — один великий человек другого великого человека.

Поток кредитов, изливаемых государством на Рурскую область, докатился по разным каналам до г-на Гесрейтера. Неожиданно его с головой захлестнула волна богатства. То в Луитпольдсбруне, то у себя на Зеештрассе он, расхаживая и жестикулируя, рассказывал г-же фон Радольной о неслыханном и невообразимом денежном половодье. Таинственно намекал на то, что теперь и он среди тех, кто управляет течением потока. Катарина невозмутимо слушала, односложно отвечала. Однажды бросила вскользь, что всего разумнее было бы обеспечить за собой эту негаданную благодать, не то как бы она нежданно не выскользнула из рук.

Пауль Гесрейтер расхохотался. Его сотрапезники по «Мужскому клубу» очень одобрили бы подобный совет. Что ж, пусть они свою долю благодати помещают в полновесную иностранную валюту. Пауль Гесрейтер не такой простачок. «Когда бодрый дух полнит мужеством грудь», — пели у него в душе стихи короля Людвига Первого. «Поставщик его величества» — звучало у него в мозгу. Мелькали великолепные картины, фантастические видения. Особенно часто возникал образ, поразивший его воображение еще в пору детства, навсегда застрявший в его баварской голове — образ могущественного купца эпохи Возрождения, какого-нибудь Фуггера^{46} или Вельзера^{47}, одного из тех разряженных в бархат господ, которые на глазах у монарха небрежным жестом бросают в камин разорванные векселя, подписанные этим самым монархом.