Успех

Он уселся в огромное кожаное кресло. Теперь фон Мессершмидт не заполнял его. Борода бывшего министра уже не казалась такой холеной, лицо исхудало, и на этом нездорово-багровом лице глаза навыкате были мутны и тусклы. Он взял газету, но читать не мог. Его душила горечь. «Выбросили, как стоптанную туфлю», — думал старик. Украдкой оглядывал присутствующих. Гартль заносчиво улыбался — а как же, ведь его акции лезут вверх. Флаухер сидел тяжеловесный, квадратный, торжествующе поблескивал глазками. Водить собак в «Мужской клуб» было запрещено, тем не менее у его ног растянулась такса Вальдман. Флаухер теперь мог себе это позволить. Для четвертого сына секретаря королевского нотариуса из Ландсхута он сделал неплохую карьеру. Придвинув к нему стул, что-то шептал ему на ухо Себастьян Кастнер, депутат от оберланцингского округа, верный из верных. Мессершмидт сидел совсем один, подставляя большую голову под град издевок, насыщая сердце сознанием правоты и горечью. Он свой долг исполнил. Как хорошо, что больше не придется копаться в этом свинстве, что можно будет заниматься только баварскими редкостями. С весны он ни разу не заглядывал в Национальный музей, где хранились собрания любимых им вещей. «Otium cum dignitate procul negotiis»[8], — думал он. Но мудрая просветленность быстро исчезла, наглые издевательские лица остались.

В дверях появился человек, массивный с виду, но с нарочито легкой походкой. До сих пор этот человек всегда проявлял к нему симпатию. А сегодня?..

И, смотрите-ка! — он подошел к нему. Уселся рядом с ним. Все следили за малейшими движениями этого человека. Депутат Кастнер замолчал на полуслове. Даже такса Вальдман насторожилась.

Рейндль смотрел на унылое лицо Мессершмидта. Недавно, трудно даже поверить, как недавно, все они насмехались над Кленком. Нет, старику не пошло впрок, что он тогда похвалил Кленка за музыкальность. Не будь этой похвалы, Рейндль вряд ли сделал бы Мессершмидта министром юстиции. Теперь все они лижут задницу Кленку; похвалит ли хоть один из них Мессершмидта за то, что он понимает толк в баварском прикладном искусстве?

Рейндль отлично знал, как выпихнули старика. Как тот наваливал на себя мучительную и безнадежную работу. Как обеими руками выгребал навоз, как, не успевал он справиться с одним возом, ему наваливали еще десяток. И еще Рейндль знал, как подчиненные умеют по-чиновничьи добросовестно принять приказ к сведению, а потом его саботировать. Что ж, теперь старик уйдет на покой. На этот раз он, Рейндль, не станет заниматься формированием кабинета. Кто бы ни были новые министры, все они — соломенные чучела на ветру.

А он сидит там, где создается этот ветер. Размах деловых операций Рейндля, как могучий, победоносный вихрь, взметнул его на огромную высоту. Благожелательный, полный искреннего сочувствия, смотрел он на Мессершмидта, оживленно разговаривал с ним о баварском прикладном искусстве, предлагал обменяться кое-какими образцами с явной выгодой для старика. А тот расцветал от слов Пятого евангелиста, и все с завистью косились на него, и, возвращаясь домой, он терзался только одним — тем, что не довел до конца дело Крюгера.

Назавтра доктор Франц Флаухер позвонил доктору Кленку и предложил ему войти в кабинет в качестве министра юстиции. Он считал, что, обходясь столь великодушно с противником, совершает благочестивый, смиренный, истинно христианский поступок. Но какой ответ он услышал от этого суетного человека?

— Я сижу в отличном кресле, Флаухер, зачем же мне пересаживаться на стульчак в вашем министерстве? И не подумаю. — И он расхохотался. Обычный громовой и веселый кленновский хохот отозвался на этот раз в заросших волосами флаухеровских ушах таким греховным звуком, что он бросил трубку, словно она была раскалена.

Тогда министерство юстиции было предложено, как все и предполагали, доктору Гартлю. Министерство, которое прежде возглавлял сам Флаухер, он поручил своему преданному приверженцу, депутату от оберланцингского избирательного округа, Себастьяну Кастнеру.

Надо признать, что кабинет в целом получился более единомыслящим и мог сейчас работать без сучка и задоринки. Многие с облегчением вздохнули, узнав, что осторожного Дитрама сменил твердый Флаухер, истинный баварец, а упрямого, беспокойного Мессершмидта. — податливый, обтекаемый Гартль.