Успех

Они вышли на прогалину. Мужчины спустили Амалию с рук.

— Это и есть ваша вилла? — глупо спросила она. Мужчины молчали. — Ага, наверно, вы все-таки устали нести меня. Хотите передохнуть.

— Не мы, кто-то другой скоро передохнет, — буркнул боксер.

— Что это вы такие странные? — спросила она мужчин, молча стоявших перед ней.

Людвиг вытащил из кармана кожаной куртки какую-то бумагу и вслух прочитал:

— «Служанка Амалия Зандхубер выдала тайны государственной важности. Она приговорена судом феме».

Амалия смотрела на него, ничего не понимая. Ей казалось — это шутка, и притом глупая. К тому же кругом была такая сырость и грязь, что если сейчас же не обсушиться в теплом месте, завтра обеспечен отчаянный насморк.

— По-моему, пора уже нам или добраться до вашей виллы, или ехать в Штарнберг; от свежего воздуха у меня аппетит разыгрался.

Такой цинизм возмутил боксера Алоиса.

— Я полагаю, — напыщенно сказал он, словно что-то цитируя, — не должно человеку оставаться столь нераскаянным перед лицом смерти…

— Ну и шутник ваш приятель, — сказала Амалия, растерянно переводя глаза с одного на другого, но они отводили глаза в сторону. Больше ей не суждено было встретить человеческий взгляд, и последнее, что она увидела, было лицо Алоиса Кутцнера, который подскочил к ней и, прежде чем она успела крикнуть, даже прежде, чем успела испугаться, ударил тяжелой подковой, — все последнее время он носил с собой эту подкову на счастье. Потом он опустился возле Амалии на колени, скороговоркой прочел «Отче наш», попросил бога дать ему силы быстро прикончить ее и задушил.

Она лежала в грязи, в луже тающего снега. Для автомобильной поездки она прифрантилась, надела коротенькую, по моде того времени, юбку. Юбка задралась, приоткрыв полоску кожи над коленом и край белых, из грубой материи панталон. Сильные ноги были обуты в чересчур легкие туфельки. Шляпа съехала набок, обрамленное стрижеными жесткими волосами лицо стало лилового цвета, язык вывалился.

Эрих закурил, переминаясь с ноги на ногу. Самое большее через две недели, да, самое большее через две недели он должен добиться своего, должен освободить Георга, говорил он себе и внезапно долгим недобрым взглядом посмотрел на мертвую. Людвиг Ратценбергер с удовлетворением подумал, что дело заняло не так уж много времени и он как раз успеет заехать к половине одиннадцатого в ресторан Пфаундлера за своим господином, Рупертом Кутцнером. Боксер Алоис стряхнул с колен снег и грязь.

— Всем им туда дорога, сволочам, — буркнул он и воткнул в землю около трупа сухую ветку. На ветку он наколол лист бумаги с неумело намалеванной черной рукой и надписью: «Предатели, берегитесь!» Сделал он это потому, что устав феме гласил: «Предателей следует предавать казни и при этом оставлять знак, дабы не было сомнений, какое преступление навлекло на них кару».

— Ну нет, это не так делается, — не одобрил его Людвиг Ратценбергер. Он вынул из кармана отпечатанный на машинке приговор и наколол его на сухую ветку вместо бумажки боксера. Но тот запротестовал: прозаический печатный шрифт никак не отвечал смыслу того, что он совершил, и Алоис стал настаивать, чтобы возле трупа остался лист бумаги с изображением черной руки. Эрих Борнхаак решил спор, предложив оставить и то и другое. Это удовлетворило всех, так они и сделали.

24 Письмо в ночи

Несмотря на политические и экономические бури, бушевавшие в стране, убийство служанки Амалии Зандхубер привлекло к себе всеобщее внимание. Правда, в полицейском отчете сообщалось только о том, что обнаружено мертвое тело, и большинство мюнхенских газет напечатало это сообщение без комментариев. В ответ на запросы полицейские власти разъяснили, что преступники оставили возле трупа записку с целью скрыть истинные мотивы убийства, явно личного характера. Убитая вступала в беспорядочные связи с мужчинами, и есть все основания подозревать, что какой-то из любовников заманил ее в лес с целью ограбления. Приказчик из мясной лавки, с которым ее в последнее время часто встречали, был арестован и несколько дней просидел в тюрьме. Но мюнхенская левая печать твердо стояла на том, что убийство было совершено исключительно по политическим мотивам. Появились возмущенные статьи и в берлинских газетах. В них утверждалось, что псевдоромантическая, пошлая обстановка убийства с несомненностью указывает на «патриотов». Газеты требовали, чтобы имперское правительство приняло меры против этих кровавых бесчинств, поскольку сами баварцы не способны положить им предел. Ожидали, что в ближайшее время в рейхстаге будет сделан запрос по баварским делам и что сделает его доктор Гейер.

«Патриоты» отлично знали, что убийство Амалии Зандхубер организовал Эрих Борнхаак. По их мнению, он провернул это дело с размахом и шиком. Убить какую-то дуру не так уж трудно, зато нужна отвага, чтобы ясно и недвусмысленно бросить в лицо противникам: это сделали мы. Ведь кто мог заранее знать, что полиция сожрет и это?