Успех

Взволнованный до глубины души, Жак Тюверлен старался уяснить себе связь событий. Видимо, весь ход истории требовал, чтобы индустриализация Центральной Европы шла умеренным темпом. И тут Бавария оказалась отличным тормозом. Та же историческая необходимость выдвинула группу людей, далеко отставших от своего времени, — Кутцнера и его приспешников. Но тормозная колодка слишком сильно давила, и ее пришлось снять. Это тоже было полезно, предотвращало возможность катастроф, в этом тоже сказалась историческая необходимость, — недаром путч был ликвидирован человеком, который сам всеми силами противился индустриализации. Так что даже в такой случайности, как дурацкий путч, организованный жалким ничтожеством Кутцнером и подавленный жалким ничтожеством Флаухером, были элементы необходимости. Если смотреть со стороны, действия обоих шли на благо Баварии.

Жак Тюверлен хотел было выступить в поддержку Себастьяна Кастнера, который, один против иронизирующих членов клуба, отбивал атаки на Флаухера, когда вошел человек, интересовавший Тюверлена куда больше, чем Кастнер, и давно исчезнувший с горизонта, — Отто Кленк.

10 Пари на рассвете

Во время путча Кленк сидел у себя в Берхтольдсцеле. К нему приехала танцовщица Инсарова, ужин прошел очень весело, она осталась ночевать у Кленка. Утром он позвонил в Мюнхен, но не дозвонился. Инсарова провела с ним все утро, была у него и в полдень, когда возле Галереи полководцев погиб Эрих Борнхаак. Так как в Мюнхен по-прежнему невозможно было дозвониться, Кленк сам повез танцовщицу в город.

Как раз в ту минуту, когда он завел машину, неподалеку от Берхтольдсцеля остановилась другая машина: в ней сидел Руперт Кутцнер, который надеялся в загородном доме одного из друзей укрыться от полиции.

Кленк приехал в город, попрощался с Инсаровой, услышал толки — сперва неясные, потом более ясные, наконец яснее ясного. Загоготал, узнав о позорном провале путча — поделом Кутцнеру, поделом Флаухеру. Услышал об убитых и раненых. Начал носиться по городу, разыскивая сына, Симона, паренька. Не нашел. Город гудел от слухов, среди убитых называли то одного, то другого. Скорей, скорей прочесть точный список убитых — больше ни о чем Кленк не думал. Наконец прочел его, знакомого имени не увидел и радостно вздохнул. Но потом, наткнувшись на имя Эриха Борнхаака, разъярился и как-то растерялся. Вспомнил врага, который сейчас в Берлине. Пожалел, что тот не в Мюнхене. Будь он здесь, Кленк немедленно поехал бы к нему. Позлорадствовать из-за того, что Симон Штаудахер жив, а Эрих Борнхаак мертв? Нет, он не стал бы злорадствовать. Они посидели бы вместе, почти или даже совсем не разговаривая.

Он отправился в «Мужской клуб». Ему не терпелось выложить кое-какие истины по поводу этого девятого ноября. Вряд ли он встретит там господина генерального государственного комиссара — господин генеральный государственный комиссар не осмеливается появляться на улицах иначе, как в бронированном автомобиле. И вряд ли господину генеральному государственному комиссару так уж захочется немедленно прикатить в «Мужской клуб» в бронированном автомобиле. Тем не менее Кленк найдет там несколько пар ушей, в которые он с превеликим удовольствием накапает упомянутые истины.

Однако в клубе таких ушей оказалось мало. С точки зрения качества, единственным подходящим человеком был Тюверлен. Кленк знал его, — умный пес, ничего не скажешь. Обнюхаться с ним, посидеть вместе, обменяться замечаниями об этом девятом ноября — пожалуй, оно того стоило. Жак Тюверлен, со своей стороны, тоже как будто не возражал против этого. Когда-то Кленк разработал план кампании против Крюгера, доставив кучу неприятностей многим людям, в том числе и Тюверлену. Но это не значило, что последний не чувствовал симпатии к гиганту-баварцу.

В «Мужском клубе» невозможно было разговаривать — куда ни глянь, везде торчало чье-нибудь ослиное ухо. Поэтому Тюверлен охотно согласился на предложение Кленка отправиться в «Тирольский кабачок».

В боковой комнате, где за четверть литра вина брали на десять пфеннигов дороже, Рези, после ухода Ценци ставшая кассиршей, предупредила их, что как ни жаль, а через десять минут заведение придется закрыть — сегодня полицейский час начинается особенно рано. Но Кленк с Тюверленом уверили ее, что с удовольствием посидят и при спущенных железных шторах, при погашенном электричестве, при одних свечах.

Они основательно выпили — об этом позаботилась Рези — и поговорили по душам. Кленк с живым интересом читал книги Тюверлена, но не одобрял их. Тюверлен с живым интересом следил за судебной деятельностью Кленка, но не одобрял ее. Они нравились друг другу. Выяснилось, что обоим нравятся одни и те же марки вин. Оба пришли к выводу, что от жизни человек получает только одно — самого себя, но этого вполне достаточно. Кленк это Кленк и пишется Кленк, а Тюверлен это Тюверлен.

— Зачем, собственно, вы пишете книги, господин Тюверлен? — спросил Кленк.

— Для меня это способ самовыражения, — сказал Тюверлен.