Успех

Он ехал прозрачным летним утром по скверным дорогам. Справа все время синели зубцы гор. Значит, он должен заставить заключенного Крюгера заговорить. Да, задача не из легких. Многие люди, изучившие дело Крюгера, утверждали, что в своем очерке он сказал абсолютно все и что очерк значительнее, чем само дело. Но ему этот ставший знаменитым очерк казался теперь холодным и сухим. Чтобы мертвец заговорил, теоретизированья мало, надо, чтобы в книге ожила вся Бавария. Очерку не развязать язык мертвецу.

Хорошо пахла могучая баварская земля, по которой проезжал писатель Тюверлен. Дороги, правда, были никудышные, сплошные ухабы. Мысли писателя Тюверлена прыгали в такт машине. Был министр юстиции Кленк, и был заключенный Крюгер, его судебный процесс, его нелепая неуравновешенность, его гротескный, но и трагический конец. А по какому праву он, Тюверлен, вот так, сверху вниз, взирает на дело Крюгера? То, что отталкивало от него Иоганну, было чисто баварским предрассудком, противоречило здравому смыслу. Но не будь у нее таких предрассудков, он, возможно, не любил бы ее. Его высокомерный очерк был куда глупее ее предрассудков — это ясно хотя бы из того, что, как оказалось, дело Крюгера представляло для него отнюдь не академический интерес, оно задевало его до самой печенки. Сегодня истинным мучеником процесса Крюгера стал он, Тюверлен.

И вот июньским утром, направляясь в Берхтольдсцель, Жак Тюверлен, к великому своему огорчению и к еще более великой радости, почувствовал, как от всех его замыслов отделился один, стал расти, шириться, вытеснять остальные. То был замысел «Книги о Баварии».

Машинально сворачивая вправо, когда навстречу ему катили другие машины, обгоняя одну телегу за другой, снова сворачивая при встрече с машинами, он в какие-то несколько секунд увидел всю свою книгу — перспективу, уходящие вглубь планы, зачин и развязку. Сперва были объективность и стороннее понимание, потом недовольство, опустошенность, потом понимание более глубокое и крепкий настой ненависти. Теперь пришло прозрение. Он получил заказ.

Тюверлен крутил руль, машинально то прибавляя газу, то убавляя. Громко, недобро, скрипуче смеялся. Вперялся во что-то неподвижным взглядом. Скрежетал зубами. Мурлыкал, почти не разжимая губ, какой-то мотив — эту привычку он перенял у Иоганны. Вел машину, а книга меж тем вставала перед ним все отчетливей. Он погружался в жизнь Баварии. До краев наполнялся ею.

Он еще не знал, будет ли его книга связана с умершим Крюгером и с пари, о котором ему напомнил Кленк. Но хорошая книга хороша сама по себе: она развяжет язык мертвецу.

Впереди какой-то крестьянин на телеге неуклюже пытался свернуть с середины дороги — обгоняя его, Тюверлен грубо выругался. На свежем ветру его голое лицо собиралось в складки, ухмылялось. Возникали образы, теснились мысли, переплетались, рождали новые мысли. Кто знает, может быть, когда утечет много воды, окажется, что его книга не только развязала мертвому язык, но сделала и еще кое-что. Сидя за рулем, подставляя лицо ветру, он насвистывал, напевал. И вот уже Берхтольдсцель.

19 Объяснить мир — значит его переделать

Кленк был не один, Тюверлен застал у него Симона Штаудахера. Они сидели за большим, не покрытым скатертью столом. Экономка Вероника подавала одно блюдо за другим — вкусные, незатейливо приготовленные кушанья, порции впору великанам. В этой обстановке Тюверлену особенно бросилось в глаза сходство между отцом и сыном. Как ни менялись обстоятельства, на всех баварцах лежала общая печать. Бенно Лехнер все больше напоминал своего родителя, Симон Штаудахер — своего.

Кленк, затаившийся у себя в логове, почти отвыкший от гостей, обрадовался посетителю. Он ругал Симона, упрямого осла, который прямо присох к «истинным германцам» и отговаривается всякими «вот погоди», «теперь уже наверняка» и прочее. В душе Кленку нравилась необузданность сынка. Сейчас парень занят чисткой партийных кадров. Сцепился с Тони Ридлером. Опасное предприятие — противники стоили друг друга. У Кленка, который сам столько раз воевал с командиром ландскнехтов, глаза вспыхнули боевым огнем при мысли, что сын продолжает его борьбу. Не стесняясь присутствия Тюверлена, он стал учить Симона, как прижать к ногтю Тони Ридлера. Тюверлену вспомнился умирающий царь Давид.

Кстати, вспомни для начала ^{62}

Иоава, генерала.
..........
Ты, мой милый сын, умен,
Веришь в бога и силен,
И твое святое право
Уничтожить Иоава.