Успех

Кленк приложил немало усилий, чтобы по Мюнхену разнесся слух о его мемуарах. Вспоминая, как перекосилась физиономия Кутцнера, когда он как бы вскользь сказал о них, бывший министр юстиции злорадно думал, что теперь эти мемуары, как грозовая туча, висят над многими головами, гонят сон от многих глаз. На своем жизненном пути он сталкивался с самыми разнообразными людьми, и, разумеется, никто из них не считает, что Кленк — кроткий агнец, что его воспоминания будут окрашены в розовые тона. Тюверлен не был уверен, что Кленк и впрямь что-то пишет. Если Кутцнер поддерживал мужество своих приверженцев пустым ящиком письменного стола, то почему бы Кленку не держать в страхе врагов таким же пустым ящиком и несуществующими мемуарами? Он собирался выяснить, есть ли в этих слухах хотя бы доля правды. Симон почти сразу уехал в Мюнхен. Оставшись наедине с Кленком, Тюверлен начал его выспрашивать. Но тот лаконично ответил — да, он работает над воспоминаниями.

Кленк охотно продолжил бы этот разговор. Дело в том, что Кутцнера он, действительно, только дразнил. Но потом ему до смерти захотелось досадить ближним, показать им где раки зимуют, так что теперь ящик письменного стола был почти доверху полон. Ничуть не страдая писательским честолюбием, он тем не менее считал, что — себе на радость, другим на горе — сочинил нечто весьма забористое, и с удовольствием прочитал бы кое-что оттуда писателю Тюверлену. Но Кленк был гордец, поэтому ограничился коротким «да».

И сразу заговорил о другом. Спросил, не считает ли г-н Тюверлен, что стоит назначить определенный срок для исполнения условий небезызвестного ему пари. Тюверлен сидел за массивным некрашеным столом, щурясь, поглядывал на сидящего напротив Кленка. Подумав, сказал, что предлагает седьмое июня будущего года.

— Еще целый год, — что-то соображая, сказал Кленк. — В общем, получается девятнадцать месяцев.

— Девятнадцать месяцев не такой уж большой срок, чтобы развязать язык покойнику.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Кленк, и вопрос был решен.

А нельзя ли узнать, благодушно полюбопытствовал бывший министр, что это за творение, которое г-н Тюверлен проиграл ему, можно сказать, на корню. Неторопливо действуя руками в рыжеватом пушку, тот отрезал ломоть темного, из непросеянной муки хлеба, намазал его маслом. Следуя местному обычаю, в точности как Кленк, тонко настругал редьку, посолил, подождал, пока она не пропиталась солью.

— Думаю, Кленк, — сказал, вернее, проскрипел он, — думаю, что вы дали маху. Думаю, моя книга развяжет язык мертвецу.

При этих словах рука Кленка с зажатым в ней хлебом опустилась на стол.

— Вы пишете книгу о Баварии? — спросил он. — Значит, тоже пишете воспоминания?

— Пожалуй, что и так, — дружелюбно согласился Тюверлен. — Занимаюсь самовыражением, как однажды уже имел честь вам докладывать.

— И надеетесь добиться успеха? — снова спросил Кленк. — Политического успеха? Каких-то перемен? — Его длинное, кирпично-красное лицо расплылось в улыбке.

Редька пропиталась солью в самый раз, Тюверлен уплетал ломтик за ломтиком.

— Великий человек, которого вы терпеть не можете, да и я недолюбливаю, — сказал он, — короче говоря, Карл Маркс заявил, что философы объясняли мир, а теперь его надо переделать. Но я считаю, что единственный способ переделать мир — это его объяснить. Кто убедительно объясняет, тот и переделывает, притом без насилия, одним воздействием разума. А кто старается переделать насильственно, тот, значит, не сумел убедительно объяснить. Действуя наскоком, толку не добьешься, я больше верю в действия исподволь. Великие государства гибнут, хорошая книга остается. Я больше верю в бумагу, исписанную разумными словами, чем в пулеметы.

Кленк слушал внимательно, с той же тихой, веселой усмешкой.

— О чем же вы напишете в вашей книге? — спросил он.

— О Касперле и классовой борьбе, — ответил Тюверлен. — Можно сказать и иначе: об извечном повторении одного и того же. Все молотят Касперля по голове, но в конце концов он все равно вскакивает на ноги. Беда его в том, что он видит не дальше собственного носа. Однажды я написал на эту тему театральное обозрение. Тогда у меня ничего не получилось, потому что мне пришлось пригласить в помощь сотню партнеров. А теперь я напишу книгу в одиночку.

— И надеетесь, что, написав ее, заставите пересмотреть дело Крюгера? — спросил Кленк, давясь от смеха.

Тюверлен доел редьку. Живыми, лукавыми глазами оглядел сидящего напротив гиганта.

— Да, — сказал он.

20 Воспоминания Отто Кленка

После разговора с Тюверленом Кленка одолело желание тоже написать о деле Крюгера, только на свой манер. В его воспоминаниях Мартину Крюгеру придется стать лицом к лицу не с каким-то там вымышленным, отвлеченным Касперлем, а с вполне реальным Флаухером и не менее реальным Кленком.