Успех

— Вот эту штуку, — сказал тот и, не торгуясь, заплатил за вазу. Полная пестрых цветов, она будет красиво выглядеть на некой могиле третьего разряда на Южном кладбище. Он поставит ее у подножья небольшого деревянного креста, на котором черными печатными буквами написано: «Амалия Зандхубер». Когда-то Амалия Зандхубер лежала в грязи, на тающем снегу, лицо у нее полиловело, ноги были раскинуты. Теперь она покоится на Южном кладбище. Может, он прикончил ее не зря, но после всего происшедшего его стали одолевать сомнения, и захотелось украсить могилу этой вазой с цветами. Какая гнусность, что его тогда выставили из полицейского участка. Он исповедался, но исповедь не облегчила душу. Боксер Алоис смотрел, как торговка аккуратно завертывала вазу в старую газету. У него один выход, давно пора было это сделать, он больше не станет откладывать — пойдет в монастырь послушником. Хорошо было бы в сельский монастырь. Там на него возложат работу, тяжелую работу, он готов делать что угодно, только бы ему приказывали, а самому не думать, и тогда наконец он обретет покой. И по вечерам будет безмятежно похаживать во власянице. Ну, а не удастся попасть в сельский монастырь, пойдет в городской — св. Анны, например. Старьевщица протянула ему завернутую вазу. Значит, сейчас он отнесет ее на Южное кладбище, а потом сразу пойдет в монастырь св. Анны, узнает, как это делается.

— Будьте здоровы, — сказал он старьевщице на прощанье.

— Заходите еще, окажите милость, — ответила та.

Меж тем Тюверлен наткнулся на театр Касперля. Детишки шумели, нетерпеливо ждали начала. Тюверлен сел среди них, тоже полный нетерпения. Сейчас появится Касперль, и начнется представление. А вот и он — идет вдоль рампы, переваливается с боку на бок. У него багровый нос, на нем желтые штаны, зеленый жилет, красная курточка, белое жабо, зеленый колпак.

— Все ли вы здесь? — хриплым, пропитым голосом крикнул он.

— Да! — прозвучал в ответ ликующий хор, и представление началось. У Касперля невесть сколько врагов. Не успевает он расправиться с одним, а уже тут как тут другой: хвастун-офицер, сборщик податей, зеленый жандарм, жирный, длиннобородый доктор-чудодей Цейлейс, американский боксер Демпси и в довершение всего сам черт собственной персоной. Снова и снова набрасываются они на Касперля, поодиночке, а то и по двое сразу. Он плюхается на землю. Охает, но тут же вскакивает на ноги. На него сыплются удары, но и он не остается в долгу, он то герой, то жалкий трус, все совсем как в настоящей жизни. Представление не такое уж длинное, но за это время удачливый Касперль успевает отправить на тот свет девятерых неприятелей. После восьмого убийства начинается сбор денег, каждый зритель должен заплатить пять пфеннигов. Касперль не какой-нибудь старый хрыч, он не лезет за словом в карман, когда его колотят, да и когда сам убивает, тоже не скупится на ядреные словечки, напутствия, поговорки и пословицы. Наконец Касперль разделывается с последним врагом, его пивное брюхо так и трясется от смеха. Представление окончилось, но скоро оно начнется снова, и Касперль снова спросит: «Все ли вы здесь?»

Внятно и громко звучит смех Тюверлена на фоне громкого детского смеха. Ему сейчас везет, он в отличном настроении, на коленях у него купленная за бесценок гравюра. Представление окончилось, но он не уходит, ждет следующего.

— Все ли вы здесь? — хрипит Касперль.

— Да! — вместе с детьми отвечает Тюверлен.

Там, на сцене, Касперль снова отвешивает затрещины, но Тюверлен уже не смеется. Все ли вы здесь? Он начинает разглядывать лица сидящих вокруг него детей. Да, как ни прискорбно, они все здесь. В облике детей сидят их родители, чьи черты отпечатались на детских лицах. Куда ни поглядишь, всё как было, они все еще здесь. Была война, была революция, было и последнее пятилетие, кровавое и нелепое, с «освобождением» Мюнхена в виде зачина, инфляцией посередке и кутцнеровским путчем на закуску. Но те же люди сидят и в министерских креслах, и в «Нюрнбергер братвурстглёкеле», и в «Мужском клубе», и в «Тирольском кабачке». Вместо Кленка — Симон Штаудахер, вместо Каэтана Лехнера — Бени. Год движется все по тому же кругу — карнавал, пасха, майский пивной праздник, майская ярмарка, осенние праздники, и вот уже снова карнавал. У Галереи полководцев появляются новые бронзовые и гранитные памятники, духовые оркестры медными голосами исполняют неизменные вагнеровские мелодии, голуби воркуют и нагуливают жир, студенты сдергивают цветные шапочки с украшенных шрамами голов, у ворот Дворцового парка красуется, окруженный всеобщим почтением, идолоподобный генерал Феземан. Изар, как всегда, быстро несет свои зеленые волны, городской гимн гнусавит о старом Петере и неиссякаемом благообразном уюте. Крепкая крестьянская закваска, вековечный круговорот одного и того же. Город попросту отрицает существование последнего десятилетия, не желает помнить о нем, напускает на себя вид простачка, зажмуривает глаза и притворяется, будто ничего и не было. Надеется, что тогда и другие забудут обо всем, что было. Но город заблуждается.