Теперь-то он в курсе, что последует, если невеста сыграет свою смертоносную роль. Он также отлично понимает, что может случиться после расстрела Изабеллочки или собственной головы. Когда он думает или попросту пишет в дневнике о подобных вещах, что-то в его душе откликается, лучше сказать, ищет возможности откликнуться на вопрос о смерти почти твердой убежденностью, что за гробом человеческое существование не только не прекращается, но обретает черты особого развития и недостижимого на земле, убийственно мрачного великолепия. Нельзя сказать, чтобы таинственное шевеление, порождающее этот отклик, очень уж его воодушевляло, ведь жизнь сама по себе слишком все же темна и неудовлетворительна для такого беспокойного человека, как он. Все так посредственно, серо, убого даже при наличии контрастов и невзирая на то, что на досуге можно, конечно, вволю насладиться неописуемой раскраской цветов, от души повеселиться где-нибудь в клубе... За контрасты впору хвататься утопающему. В предположенное и кстати помянутое загробье из внешнего мира ветер не приносит ничего радостного и окрыляющего, хотя это, разумеется, не вполне так. Положим, все там худо и неправильно. Однако и это не соответствует действительности. И все же, все же, теперь Игорьку куда как ясно, что есть существа, где-то и как-то проходящие специальную выучку, особым образом натренированные, натасканные, и одна из важнейших задач их существования - в должный час закрывать тому или иному человеку глаза, отправляя его к праотцам. Не хотел бы он быть таким существом, и не хочется ему, чтобы вылезло оно из милой Изабеллочки, но глупой девчонке этого, кажется, не избежать, да и он, как ни крути, все же по природе своей является, увы, каким-то умственным и духовным могильщиком. Кого ему иной раз действительно хочется обескуражить, подавить, отправить куда подальше, так это папашу, - привязан к старику, но, будь у того потоньше шкура, болью отзывалась бы в его отцовском сердце эта привязанность. По всему заметно, что старик как-то несогласован с сыном и не способен образовать взаимоотношения, при которых они удачно дополняли бы друг друга; отец не притерт к сыну, и частые взрывы возмущения вызывает это у сына.
До Изабеллочки не доходит, какое представление о ней сложилось у Игорька, но в некоторые прочие драматические моменты его духа она посвящена и даже дельно их толкует. Так, враждебное отношение жениха к домашним и в особенности к отцу объясняется потаенным стремлением вывернуться неким особым образом, повернуться вдруг таким боком, которого якобы не касаются и никогда не коснутся гниение и тление. Мол, несчастных этих людишек пожрут черви, а его нет. Но цена подобным вымыслам и потугам - грош. Печать греховности, низменности и, соответственно, обреченности, а припечатал ею род человеческий сам его творец, лежит и на нем. Не вывернешься, не ускользнешь.
- Не будь самовлюбленным козлом, тщеславным бараном, - умозаключала и наставляла невеста.
Игорьку возразить нечего. Он, конечно, никакой не козел, не баран, и вообще, не ноль какой-нибудь в этом мире, среди живых ходячих пустот. Но что в том проку? Для него скольжение по слишком уж противоположным полюсам, почти одновременное пребывание и на вершинах духовности, некой даже душевной чистоты и святости, и в полной грязи, оборачивается мучением, драмой, только что не трагедией, и не могло не обернуться в условиях, когда его слишком частой и, можно сказать, навязчивой собеседницей оказывается Изабеллочка.
***
Между тем, роль царевича он так и не сыграл. В правдивой истории своего детства, кроющейся за теми вымыслами, которых малый этот, вороша прошлое, мог бы порассказать ужас как много, Игорек вообще не был занят каким-либо общественно-полезным трудом. И учился он слабо, немощно, словно речь шла о совершенно пустом занятии: кто-то, то ли педагоги, то ли он сам, возводил замок из песка, который тут же смывала набегающая волна, - вот и все его образование, такова его первичная плотность.
Но это зрелище цыпленка, что-то там царапающего лапкой в ученической тетради и никоим образом не грызущего гранит науки, знаменует начальный период, а впоследствии он безусловно состоялся. Игорек нынче примечателен, изумителен даже, если принять во внимание, как и с чего он начинал. И нельзя не отметить, что внутреннего просветления и внешнего великолепия он достиг исключительно силой собственного желания, повинуясь какому-то неясному зову души и на разных этапах своего стихийного становления утверждая вехи его в областях, занести куда нашего героя могло в качестве уже не только подающего надежды юноши, но и будущего гения.
Жарко. Угрюмо гудят шмели.
- Все пишешь, дурачок? - округляет в мнимом изумлении глаза Изабеллочка.
Жениху вдруг вздумалось откликнуться с необычайным жаром:
- Да я уже уйму всего написал! - крикнул он.
- Читай! - понуждает невеста и за спиной у своего друга беспричинно хохочет.