Успеть изменить до рассвета

Народу было много, но не аншлаг. В кассах я без труда купил билет на лучшую трибуну за десять рублей. Никакому досмотру на входе меня не подвергли. Никаких рамок или обысков.

Публика на стадионе, в сравнении с началом двадцать первого века, тоже вела себя гораздо скромнее. Больше она походила не на болельщиков, как мы привыкли их себе представлять, а на посетителей симфонического оркестра, честное слово. Никаких тебе баннеров, барабанов, дудок, кричалок и, не дай бог, пиротехники. Никаких выделенных секторов для торсиды одной и другой команды. Сидели все вместе, вразброд. Динамовец запросто мог оказаться рядом с торпедовцем и наоборот. И не только не дрались, но даже не ругались — разве что друг над другом подтрунивали и пикировались.

Я нашел свое место и опустился на простую деревянную лавку — без спинки, без сиденья. Несмотря на непринципиальный характер матча, стадион заполнился почти весь — тысяч двадцать пять набралось. Матч транслировало телевидение — я разглядел на противоположной трибуне пару огромных камер.

Публика в целом выглядела дружелюбно. Еще бы, шел третий день длинных выходных, все успели выпить‑попраздновать‑закусить, поделать домашние дела и теперь были отпущены своими половинами на чисто мужское времяпрепровождение. Рядом со мной с одной стороны сидел кряжистый мужчина в кепке, с обветренными руками и лицом. А с другой — место занял человек в кашне, очках и шляпе. Тогда в Москве действовал непримиримый дресс‑код: если кепка — значит, работяга, в крайнем случае, мастер — в общем, пролетариат, доминирующий класс. Если шляпа, а тем более очки — стало быть, интеллигенция, полуподозрительная прослойка. Обоим моим соседям на вид было слегка за сорок, значит, оба прошли войну и выжили — и одно это заставляло относиться к ним с уважением.

Заиграли футбольный марш. Команды выстроились на поле. Выбежали снимать их крупным планом кино— и фотокорреспонденты. Капитаны обменялись вымпелами. Я без труда разглядел в составе динамовцев мосластую, высоченную фигуру в кепке — Лев Яшин. А вот среди торпедовцев никак не мог найти искомую — звездного мальчика, Бейби (как его называли) Стрельца, двадцатилетнего супербомбардира, равного по таланту (как утверждали многие знатоки) нынешним Роналду и Месси.

— А где же Стрельцов? — выдохнул я.

— Травма у Эдика, — с сожалением ответил мой сосед слева (в шляпе).

— Ага, травма! — усмехнулась кепка слева. — Острый пе́репил называется.

«Шляпа» этот ехидный комментарий услышал, но отвечать не стал.

Началась игра. Торпедовцы бросились атаковать, но выглядели растерянно. Пасы часто уходили в «молоко».

— Эдика ищете, — саркастически прокомментировала «кепка». — А Эдика‑то и нет.

— Стрельца на поле! — громко заорал кто‑то. Многие засмеялись, зааплодировали. Другой поддержал: — Эдик, выходи!

Вообще публика в массе своей, несмотря на то что формально хозяевами поля были динамовцы, поддерживала «Торпедо». Все‑таки у «Динамо» был имидж команды МВД, милицейской. А где милиция, там и чекисты, лагеря, расстрелы. Торпедовцы — те были проще и понятней. Одно слово — автозавод.

Мужчина в шляпе мне расстроенно пояснил — видать, углядел в моем лице новичка на стадионе:

— Они Стрельца для переигровки с Польшей берегут. Все‑таки путевка на чемпионат на кону.

— Все равно СССР выиграет, — сказал я убежденно, со знанием дела.

— А ты почем знаешь? — усмехнулся он.

— Да я говорю, выпимши твой Стрелец, вот и не играет, — вмешалась в разговор «кепка».

И тут гул прошел по стадиону — словно волна узнавания. Кое‑где вспыхнули аплодисменты.

— О, вот и он, легок на помине!

— Кто?

— Да вот же Стрельцов, гляди!

И он показал рукой на трибуну. Рядах в десяти ниже нас, сразу за скамейкой запасных, быстро прошли от входа и усаживались трое в гражданском. В центре был молодой парень, красивый, светловолосый, своей одеждой — наверняка импортной — резко выделявшийся на фоне наряженной в серое, кондовое, стадионной толпы. Щеголял он в светлом плащике с погончиками, узеньких брючках, остроносых штиблетах, поэтому выглядел, словно диковинная райская птица, случайно оказавшаяся на бройлерной фабрике, — и сразу понятней делалось, почему им тут восхищались и почему завидовали.

А тем временем торпедовец сыграл в своей штрафной рукой, и судья твердо указал на одиннадцатиметровый. «Да что ты будешь делать!» — досадливо воскликнул носитель шляпы. «Хе‑хе, сейчас размочат», — потер руки кепчатый.

— Судью на мыло! — закричали многие, и это был самый угрожающий и агрессивный крик из всех, какие я только слышал в тот день на стадионе.

Динамовцы, к разочарованию многих, забили.

Торпедовцы понеслись отыгрываться, а я понял, что сама судьба посылает мне великого бомбардира не на поле — как бы я там до него добрался? — а в гражданском, на трибуне. И если я хочу действовать, действовать мне следует немедля.