Затем сэр Фердинандо поднялся на ноги и начал свою речь. Я никогда прежде не слышал образца того особого ораторского искусства, к которому наиболее уместно применить эпитет "цветочный". В ней есть весь законченный лоск Англии, соединенный с пылким воображением Ирландии. Речь льется без паузы и без какого-либо необходимого конца, кроме того, который диктует удобство времени. Она приходит без малейших усилий и уходит, не производя никакого большого эффекта. Она сладка в данный момент. Она радует многих и никого не может обидеть. Но впоследствии о ней почти не вспоминают, и она полезна лишь для того, чтобы несколько сгладить грубые пути этого сурового мира. Но я заметил, что в том, что я читал о британских дебатах, те, кто был красноречив в этой манере, обычно были тверды в каких-то своих корыстных целях. Сэр Фердинандо по этому случаю оделся с особой тщательностью и хотя за час до этого он очень тщательно управлялся с некоторыми записями, теперь он старался не показать ни клочка бумаги, и я должен отдать ему справедливость, заявив, что он выхватывал слова из копилки своей памяти, как будто все они самопроизвольно и легко ложились на его язык.
– Мистер Невербенд, – сказал он, – леди и джентльмены, – сегодня я впервые имею удовольствие выступить перед интеллигентным обществом граждан Британулы. Я верю, что прежде чем мое знакомство с этим процветающим сообществом подойдет к концу, у меня будет еще много возможностей обратиться к вам. Мне выпало в жизни служить моему государю в разных частях света и смиренно представлять трон Англии в каждой точке земного шара. Но по признанию всех людей, моих соотечественников дома, в Англии, и тех, кто в равной степени является моими соотечественниками в колониях, куда я был послан, признано, что по процветанию, интеллекту и цивилизации вас не превзойдет ни одна англоязычная часть мира. А если это говориться о тех, кто говорит по-английски, кто тогда будет стремиться превзойти вас? Таков, как я узнал, был общий вердикт, и когда я оглядываю этот огромный зал, стоящий на месте, которое пятьдесят лет назад было под властью сумчатых, и вижу женскую красоту и мужественную грацию, которые встречают меня со всех сторон, я вполне могу поверить, что какой-то особый добрый каприз природы возымел действие, и имел тенденцию произвести народ, столь же сильный, сколь и красивый, и столь же умный в своем остроумии, сколь и грациозный в своих действиях.
Тут оратор сделал паузу, и все слушатели захлопали в ладоши и затопали ногами, что показалось мне весьма неподобающим способом выразить свое согласие с собственными похвалами. Но сэр Фердинандо принял все это на свой счет и продолжил свою речь.
– Я был послан сюда, дамы и господа, с особой миссией, с обязанностью, о которой, хотя я и хочу объяснить ее всем вам во всех подробностях, мне трудно сказать хоть слово.
– Установленный срок, – крикнул с одного из балконов голос, в котором я узнал мистера Таллоуакса.
– Мой друг на галерее, – продолжал сэр Фердинандо, – напомнил мне то самое слово, над которым я напрасно ломал голову. Установленный срок – вот тема, по которой я призван сказать вам несколько слов, Установленный срок и человек, который, как я полагаю, был среди вас главным автором этой системы жизни, – и, если мне будет позволено так выразиться, также и смерти.
Тут оратор позволил своему голосу угаснуть в меланхоличной каденции, в то время как он повернулся ко мне лицом и мягким движением положил свою правую руку мне на плечо.
– О, друзья мои, это, мягко говоря, поразительный проект.
– Необычный, если бы ваша очередь была следующей, – сказал Таллоуакс на галерее.
– Да, действительно, – продолжал сэр Фердинандо, – если бы следующая очередь была моей! Должен признаться, что, хотя я считал бы себя оскорбленным, если бы мне сказали, что я слабонервный, хотя я считал бы себя оскорбленным, если бы обо мне сказали, что я страшусь смерти, все же я чувствовал бы себя далеко не комфортно, если бы наступил тот возраст, который определила эта система, и если бы я жил в стране, где она преобладает. Хотя я верю, что смогу встретить смерть как храбрый человек, когда она придет, все же я хотел бы, чтобы она пришла по воле Божьей, а не по мудрости человека.
– Мне нечего сказать против мудрости этого человека, – продолжал он, снова обращаясь ко мне. – Я знаю все аргументы, которыми он подкрепляет себя. Они дошли даже до моих ушей, но я осмелюсь использовать опыт, накопленный мною во многих странах, и сказать ему, что в соответствии с Божьими целями мир еще не созрел для его мудрости.
Я не мог не подумать, пока он говорил это, что он, возможно, не знаком со всеми аргументами, на которых основана моя система Установленного срока, и что если он окажет мне честь выслушать несколько слов, которые я предлагаю высказать жителям Британулы перед тем, как покинуть их, у него будут более ясные представления об этом, чем когда-либо приходившие ему в голову.