Усто Мумин: превращения

Однажды мы бродили с Варшамом близ Шах-и-Зинда и, усталые, забрели в маленькую чайхану, напротив опиекурилки. Мы зашли в эту чайхану выпить чаю. Там находились два старика, мы разговорились с ними, и один из них рассказал нам, что он никогда не бывает в городе — дальше, чем недалеко расположенный базарчик, он не ходит. Мы удивились этому старику, а потом узнали следующее. Эти два старика были очень большими друзьями смолоду. Однажды один из них был захвачен в плен и увезен в Афганистан, где и продан в рабство. Другой, его приятель, решил во что бы то ни стало вырвать своего приятеля из плена. Для осуществления своего плана он три года странствовал, пока не нашел своего друга. Он помог ему устроить побег, и они возвратились в Самарканд. Но во время пути его товарищ заболел и ослеп. С тех пор он не разлучается с ним, не уходя от него далеко.

Усто Мумин. Эскиз театральной декорации к опере «Улугбек». 1942

Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан им. И. В. Савицкого, Нукус

Все глубже и глубже врастал я в жизнь своего гузара, своего Самарканда и его окрестностей. Круг знакомых и друзей был у меня очень ограничен — это были, главным образом, ремесленники, молодые учителя, мелкие торговцы. Усто Бобо Мирбабаев намного старше меня, хороший мастер по орнаментальной росписи, посвятил меня в несложные секреты своего мастерства. С ним я расписывал бишики[517], стены мехмонхане[518], чайхан. Моя дружба с окружавшими меня людьми не носила и тени какой-либо корысти — это были обоюдные естественные стремления, основанные на взаимном доверии и взаимном интересе друг другом.

Одновременно я в течение ряда лет работал в Самкомстарисе. В. Л. Вяткин, М. Е. Массон, Б. Н. Засыпкин^{76} и др., с которыми я общался в повседневной работе, в какой-то мере пополняли мои впечатления научными данными. Художественная регистрация памятников старины, документальный рисунок, серьезное изучение орнаментов воспитывали во мне внимательное, ответственное отношение к работе. Как образец того периода укажу на небольшой рисунок створки дверей в Гур-Эмире, который находится на первом щите.

Как ни ответственно, а порою занимательно было изучение памятников старины, все же тянуло меня больше к людям, к живой тематике. Идеи дружбы, простой человеческой дружбы занимали меня больше, чем вся сказочно-волшебная декорация самаркандских медресе и мавзолеев. В те годы я был молод, и чувства мои были чище, устремленней. Личная жизнь моя, почти монашеское состояние, особенно остро акцентировала на чувстве недостаточной мне в те годы большой, полнокровной дружбы. Я старался восполнить этот пробел, создавая условную серию работ, небольшая часть которых уцелела у меня, значительная часть разбрелась по рукам, часть запропала в музее: «Жених», «Свадьба», «Перепелиный бой», «Ликбез» и серия портретов юношей и стариков безвозвратно исчезли. В небольшой группе этих работ преобладает техника старой итальянской живописи кватроченто (XIV–XV вв.), по технологии своей очень близкой к яичной темпере узбекских наккошей. Яичная эмульсионная темпера, конечно, не моего изобретения, о ней говорится в трактате Ченнино Ченнини. «Голова с цветком», «Ученик медресе» и «Мальчик в шапке», «Старая Бухара», «Весна» — вот что сохранилось у меня от того периода.

Но всему наступает свой черед, и вечно движущаяся, меняющаяся жизнь дает новые и новые положения.

Пришел день, когда я должен был покинуть любимый Самарканд и перебраться в Ташкент. Последний, 1925 год, прожитый мною в Самарканде вместе с В. И. Уфимцевым в большом саду, среди обилия плодов земных, был вместе с тем очень плодотворным в нашем творчестве — совместная с Уфимцевым выставка «Старый Самарканд» показала наши достижения, у каждого из нас по-своему решенные.

С приездом в Ташкент резко меняется вся моя жизнь, все мое творчество, хотя отголоски самаркандских впечатлений дают себя знать даже сейчас.

Если в Самарканде только чувствовалась растущая классовая борьба, то в Ташкенте она развернулась во всю ширь. Борьба с кулачеством, с вековыми предрассудками, за раскрепощение женщин — эта борьба захватила все передовое общество Ташкента, включая и передовых художников того времени: Рождественского, Мальта, Курзина и др. Работа в редакции «Правда Востока», «Кзыл Узбекистан», «Муштум» над политическим рисунком, плакатом, горячие диспуты, споры и напряженная работа во всех областях изобразительного искусства, вплоть до художественной студии, увлекли меня. Весь свой накопленный за 4 года в Самарканде опыт я применил в этих работах. Вместе с ростом культуры Узбекистана росли и мы — советские художники, и, возможно, что в какой-то мере мы своей работой помогали узбекскому народу в его борьбе с остатками феодализма.

Сезон 1927–28 гг. по своей свежести решения спектаклей, по своеобразному оформлению большинства постановок был, пожалуй, одним из интереснейших за все существование русского оперного театра в Ташкенте.